 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
193
внести разнообразие, раздвинуть рамки обыденного побуждает к переживанию того, что
превосходит норму. Известный исследователь кино 3. Кракауэр как-то заметил, что успех
фильма во многом зависит от того, насколько хороший и яркий злодей в нем представлен и
действует. Хороший злодей — хороший фильм; «это человек, которого вам приятно
ненавидеть».
Можно ли говорить, что подобные зрительские установки свидетельствуют о неких
порочных свойствах человеческой натуры, которые эксплуатирует искусство? Герман в
«Пиковой даме» П.И. Чайковского поет: «Гляжу я на тебя и ненавижу, а насмотреться вдо-
воль не могу». Вспомним и самого А.С. Пушкина: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца
смертного сулит неизъяснимы наслажденья». Очевидно, речь здесь идет о тех магнетических
состояниях, которые эстетика описывает как мрачное величие и которые по-своему также
притягательны.
Что же ищет человек в ужасном, страшном, отталкивающем? Может быть, это «темные
стороны» человека ищут выход своим негативным эмоциям? Этот ответ не следует
исключать. В значительной мере посредством искусства может происходить изживание
страстей и пороков. Искусство в этом случае выступает в качестве зеркала, в котором
человек видит собственное несовершенство. В художественном переживании человек может
испытать на прочность свои убеждения и иллюзии. Перемещаясь в художественную
реальность, он способен прикоснуться к скрытому от глаз беспощадному хаосу, готовому в
любой момент взорвать каждую отдельную судьбу. Ощущая холодок бездны, человек тем не
менее не расстается с сознанием безопасности и дистанцированности от нее в момент
художественного восприятия. Своеобразие художественного переживания-удовлетворения и
состоит в том, что, с одной стороны, человек помещен в данную ситуацию, но с другой —
остается вне ее. Данный механизм во многом определяет природу художественного
катарсиса.
Таким образом, негативный (в этическом смысле) материал выполняет в искусстве
важную роль. Так или иначе через испытание аффектированными переживаниями
происходит приобщение к самым разнообразным, противоположным сторонам бытия,
осуществляется процесс самоидентификации и социализации человека. Читатель и зритель
фильтруют, отбирают те переживания и отношения, которые наиболее адекватны для их
внутреннего мира.
Имеется еще одно объяснение внимания искусства к аффектированному, чрезмерному.
Занимаясь уплотнением и концентрированным выражением больших человеческих страстей,
искусство способно выявлять некие сущностные стороны бытия, которые в рутинном,
повседневном существовании от нас ускользают. То, что в художественном мире выступает
как невероятное, острое, сбивающее с ног, способно приоткрывать скрытые аспекты жизни,
«тайны бытия». В связи с этим Ж. Маритен считал возможным говорить об особой
артистической морали, побуждающей художника к нравственно-рискованной пище.
«Художник хочет вкусить от всех плодов земли, попробовать изо всех ее сосудов и быть
полностью обученным в опыте зла, чтобы затем питать им свое искусство».*
Любознательность такого рода и есть движущая сила, толкающая художника на любой риск,
заставляющая бесстрашно встречать бедствия, грозящие и ему, и другим. Философ полагал,
что именно поэтический опыт неправильной, странной жизни художника «не от мира сего»,
наполненный разными аномалиями, в итоге побуждает его к эстетической добродетели. Сама
же по себе добродетель не способна диктовать художнику верный поэтический выбор.
* Маритен Ж. Ответственность художника//Самосознание европейской культуры XX
века. М., 1991.С. 191.
Более того, нередки случаи, когда художник, пробудившийся к осознанию своего
назначения, к желанию служить всей своей жизнью моральному добру, вдруг начинает
творить не лучше, а хуже: «Религиозное обращение, — отмечает Маритен, — не всегда