 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
12
было, как правило, неизмеримо меньше поэтики. Более того, в учебниках под названиями «Теория
литературы» или «Введение в литературоведение» речь шла зачастую не столько о самой литературе,
сколько о вещах, не связанных с нею непосредственно, но зато считавшихся неизмеримо более
важными. Поэтому учебник, основанный на стремлении сделать поэтику самостоятельной наукой,
обладающей своей системой понятий, систематически определяющей эти понятия, соотнося каждое из
них с тонкими и точными наблюдениями над фактами словесного искусства, – такой учебник сегодня
не менее необходим для серьезного филологического образования, чем во второй половине 1920-х гг.
Что же касается методологических идей М.М. Бахтина, которые мы стремились – в эвристических
целях – сопоставить с «поэтикой Томашевского», то хотя они и были высказаны в ту же эпоху, но в
научный оборот вошли сравнительно недавно. А тот факт, что на их основе создателем теории
полифонического романа была разработана единая система понятий научной поэтики, еще и до сих пор
по-настоящему не осознан*. Создание учебника, популярно излагающего эту систему, видимо, дело
будущего.
* См. об этом в нашей статье «Поэтика Бахтина: уроки бахтинологии» (Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1996. ¹ 1).
3
Остается сказать несколько слов о том, почему для нашего переиздания избран текст,
опубликованный в 1931 г.
Сравнивая исторические условия, в которых появились первое и последнее, шестое, издание этой
книги, легко предположить, что переработка текста (все издания со второго по пятое выходили с
соответствующей пометой) могла быть связана со все усиливавшимся идеологическим контролем и
нажимом, что текст 1925 г., с этой точки зрения, наверное, максимально выражает свободную
творческую волю, а, следовательно, и должен быть предпочтен.
Подтверждаются ли такие соображения фактами? Единственное место учебника, в котором в какой-
то мере ощутима связь с политической конъюнктурой, – следующий абзац (часть «Тематика», раздел
«Сюжетное построение», подраздел «Выбор темы»): «В наше время актуальной темой является тема
революции и революционного быта, и эта тема пронизывает все творчество Пильняка, Эренбурга и
многих других в прозе, Маяковского, Тихонова, Асеева в поэзии». Этот абзац есть в издании 1925 г., а в
издании 1931 г. он отсутствует.
Различаются ли вообще сколько-нибудь значительно тексты этих изданий? Не сводились ли все
изменения к стилистической правке? И если помимо нее можно увидеть вставки или, наоборот, изъятия
отдельных фраз или целых абзацев, перестановки, существенно влияющие на смысл, то в каком общем
направлении шла переработка этого рода?
Последовательное сравнение первого и шестого изданий показывает, что перед нами – разные
редакции книги и что работа над текстом учебника имела глубоко содержательный и закономерный
характер. В основном первоначальный текст дополнялся посредством вставок. Вставлялись, как
правило, новые абзацы или части их, реже – отдельные предложения; есть также новые или
расширенные примечания. По содержанию большая часть вставок представляет собою примеры из
художественных произведений, меньшая – теоретические положения, рассуждения, ссылки на факты.
Значительное увеличение объема текста в издании 1931 г. почти не сказалось на общем количестве
страниц: дело в том, что в первом издании все примеры из поэзии и прозы набраны тем же шрифтом,
что и авторский текст; в последнем издании все примеры выделены мелким шрифтом.
Наконец, разные части книги перерабатывались в неодинаковой степени. Меньше всего подверглись
правке введение и «Сравнительная метрика», весьма заметны вставки в «Элементах стилистики», а
самые значительные композиционные изменения находим в «Тематике» (фрагмент «Фабула и сюжет»).
Каковы же были общие задачи и направления переработки книги, о которых мы можем судить,
сравнивая две ее редакции?
Говоря приблизительно и схематически, существенные изменения можно свести к следующим
моментам. Во-первых, происходил последовательный отход от изначальной доктрины формализма. Он
проявился в интересе к эволюции форм, в акценте на функциях приемов и на культурно-историческом
контексте художественных систем. Во-вторых, научные интересы автора заметно смещались в сторону
проблем чужого слова и чужой «лексической среды», а в этой связи – и к поэтике прозы.
Преобладающая часть новых примеров такого рода заимствована из произведений Достоевского.
В обоих направлениях ощутимо воздействие работ Ю.Н. Тынянова «Достоевский и Гоголь (к теории