 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
11
«Конкретный исторический материал» – это ведь те самые поэтические приемы, которые нужно
изучать, сравнивать и классифицировать. Все это невозможно без соответствующих понятий. Но, таким
образом, с одной стороны, система понятий никак не может быть построена с «опорой» на этот
материал, а может лишь сама быть основой его рассмотрения: ведь для сравнений необходим критерий.
С другой стороны, для создания системы понятий, которая могла бы охватить всю совокупность
используемых в литературе приемов в их объективных соотношениях, предварительно должна
существовать обоснованная их классификация. Выход из этого порочного круга современная поэтика
находит в соотнесении всех своих понятий со структурой литературного произведения. А для этого как
раз и необходима опора «частной науки» на философскую эстетику: начинать «просто с фактов», как
видно, – не самое лучшее решение.
Недостаточная определенность методологических основ поэтики Б.В. Томашевского проявилась не
только в соотношении вводимых им понятий, но и в представлениях ученого о структуре этой научной
дисциплины и о ее месте в литературоведении.
Современному читателю может прежде всего показаться странным то, что в общую теорию
литературы входит, по Б.В. Томашевскому, риторика. Но как раз в начале нашего века поэтика – чуть
ли не впервые – четко отграничила себя от риторики в качестве учения о поэзии. Что же касается
прозы, то роман, например, тогда еще многими считался чисто риторическим жанром.
Не менее странное впечатление производит противопоставление поэтики и истории литературы. Во-
первых, имеется в виду, очевидно, принципиальное различие синхронии и диахронии*. Но в таком
случае, вправе спросить читатель, где же историческая поэтика? Оказывается, эта дисциплина
«прослеживает исторические судьбы <...> изолируемых в изучении приемов», тогда как «историк
литературы изучает всякое произведение как неразложимое, целостное единство, как индивидуальное
явление в ряду других индивидуальных явлений». Но разве не «общая» или «теоретическая» поэтика
должна дать метод для анализа любого художественного произведения именно «как неразложимого,
целостного единства»? Тут-то и выясняется, что, во-вторых, «при теоретическом подходе литературные
явления подвергаются обобщению, а потому рассматриваются не в своей индивидуальности, а как
результаты применения общих законов построения литературных произведений» (с. 25).
* О значении этих понятий для «формального метода» и его эволюции см. в тезисах Ю.Н. Тынянова и P.O. Якобсона
«Проблемы изучения литературы и языка» (Т ы н я н о в Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 282–283).
Предположим, что любопытство читателя простирается так далеко, что он поставит очередной
вопрос: чем же объясняется само существование «общих законов построения литературных
произведений»? Трудно сказать, что именно ответил бы на этот вопрос Б.В. Томашевский, но,
рассуждая логически, общность строения художественных произведений (например, литературных)
может проистекать из принадлежности их к одному и тому же виду искусства. Иначе говоря, ее можно
объяснить, во-первых, общей природой искусства, и, во-вторых, особыми свойствами материала
(например, речи), в котором осуществляется произведение.
Если наше рассуждение правильно, то теоретическая поэтика должна основываться на философской
эстетике, а постижение произведения в качестве «неразложимого, целостного единства» – одна из ее
важнейших задач. И в первую очередь необходимо объяснить взаимосвязь столь «разноприродных»
аспектов произведения, как эстетический объект и организованный материал (текст). Без этого изучить
«каждый прием <...> с точки зрения его художественной целесообразности», выяснить, «зачем
применяется каждый прием и какой художественный эффект им достигается» (с. 26), вряд ли удастся.
Иное дело – мысль Б. В. Томашевского о том, что для поэтики, в отличие от истории литературы,
«не является существенным вопрос об историческом значении литературного произведения в целом» (с.
26). Если имеется в виду роль произведения в литературном процессе его эпохи или других эпох, то с
этим положением спорить не приходится.
В рецензии М.М. Бахтина было сказано, что, оценивая книгу Б.В. Томашевского не просто как
учебник, но как «работу по теоретической и исторической поэтике, далеко не во всем можно с нею
согласиться». Это верно и сегодня. Не менее справедливо, однако, и другое суждение того же автора:
«Не следует, конечно, забывать, что работа Б.В. Томашевского – первый у нас опыт систематического
изложения в научном плане теории литературы»*.
* Звезда. 1925. ¹ 3. С. 299.
Минувшие со времени этой оценки десятилетия показали, что в дальнейших «опытах» такого рода