 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
14
текст (корпус) и пр. Может быть, формулирование в новых терминах по существу старой
проблемы способствует ее уточнению, но отнюдь не снимает ее» (Звегинцев, 1968, с. 94].
§ 2. Строгое разграничение языка и речи (в узком смысле терминов) обычно связывается с именем Ф.
де Соссюра (см., например, вышеприведенную выдержку). Однако, если внимательно рассмотреть
предшествующие и последующие лингвистические концепции, то нельзя не увидеть, что положения ф.
де Соссюра – это лишь одна из вех длительной истории, начало которой восходит к самым далеким
истокам европейской грамматической традиции. Стоит вспомнить тезис самого Ф. де Соссюра о том,
что для правильного понимания природы языка нужно возвратиться к статической точке зрения
традиционной грамматики: «Лингвистика уделяла слишком большое место истории; теперь ей
предстоит вернуться к статической точке зрения традиционной грамматики, но уже понятой в новом
духе, обогащенной новыми приемами и обновленной историческим методом, который, таким образом,
косвенно помогает лучше осознавать состояния языка» [Соссюр, 1977, с. 115–116].
Зачаток учения о разграничении языка и речи можно найти в диалоге Платона «Софист»,
относящемся к IV в. до н. э. В этом диалоге ясно намечены две фундаментальные, полярные сферы
языка: слово как название сущего и предложение как словесное суждение о сущем. При этом
предложение обозначается термином «речь». Отождествление предложения и речи, как известно,
проходит через всю древнегреческую грамматику. По Платону, слова («имена» и «глаголы») вне
предложения, вне речи сами по себе ничего реального не утверждают и не отрицают; лишь в
предложении, в речи они получают подлинный смысл, утверждая и отрицая нечто конкретное о вещах,
являющихся предметами суждения говорящего.
«...Из одних имен, последовательно произносимых, не получается речь, так же как и из глаголов,
произнесенных без имен, – говорит Платон устами своего персонажа. – ...Ведь прозвучавшее не
показывает ни в том, ни в другом случае ни действия, ни бездействия, ни бытия сущего или не-сущего,
прежде чем кто-нибудь не примешает к именам глаголы. А тут-то уже первое соединение оказывается
слаженным и становится речью, – пожалуй первой и самой малой речью... Когда кто-нибудь скажет:
человек учится, … то это – наименьшая и первая речь...» [Античные теории языка и стиля, 1936, с. 58].
Античное учение о словах-именах и предложении-речи было развито Аристотелем и стоиками и в
дальнейшем, у александрийских ученых, послужило основой для создания определенных контуров
теории грамматики с морфологическим (структурно-семантические свойства частей речи) и
синтаксическим (сочетание частей речи в предложении) разделами.
Дальнейшим этапом на пути принципиального различия в языке
системы и продукта ее
функционирования становится эпоха Возрождения, когда происходит накопление материала по разным
языкам, и, наряду с продолжающейся деятельностью грамматистов, начинается планомерная
деятельность лексикографов. Именно в этот период вычленяется традиционная формула состава языка в
виде представления его как совокупности словаря и грамматики, воплощенная, между прочим, в
известной фразе Готфрида Германа: «Duae res longe sunt difficillimae – lexicon scribere et grammaticam»
(«Две вещи суть особенно трудны – писать словарь и грамматику»).
Что же касается сравнительно-исторического языкознания девятнадцатого века, то здесь
разграничение между языком как системой средств словесного выражения и речью как высказыванием,
реализуемым в результате функционирования системы, можно считать полностью сложившимся. В
дососсюровском языкознании появляется и термин «механизм языка», который пользуется
популярностью в современной лингвистике.
Небезынтересно отметить, что разграничение языка и речи в дососсюровском языкознании получило
особый импульс в связи с психологическими и эволюционистскими изысканиями, обращавшимися к
изучению семиотических систем у животных и их сравнению с языком человека. Вот что пишет,
например, эволюционист Д. Романэс о языке и речи, говоря о различии между человеком и животными:
«Сказать, что оно (различие – М. Б.) является с возникновением языка, в смысле объяснения знаками,
значило бы выразиться слишком широко, так как мы видели, что язык, в широком смысле слова,
доступен и низшим животным. Следовательно, границу надо провести не там, где является язык или
способность объясняться знаками, но там, где является тот особенный вид этой способности, который