 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
197
философ уподобляет слово обыденного языка мелкой разменной монете или бумажным
банкнотам — оно не обладает стоимостью, которую символизирует. Напротив, поэтическое
слово, как знаменитый старый золотой, есть символ стоимости и одновременно сама
стоимость.
* Гадамер Г.-Г. Философия и поэзия// Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.,
1991. С. 125.
Если современной университетской философии и удалось частично отвоевать
утраченную прежде позицию, то именно благодаря тому, что в XX в. философии удалось
вторгнуться в пограничную область поэтического языка. Поэтическая конструкция
строится через постоянно обыгрываемое равновесие звучания и смысла. Философская
рефлексия, как и художественное целое, возникает из напряженности словесного поля, из
напряжения звуковой и смысловой энергии, сталкивающихся и меняющихся слов. Слова
перекрещиваются, стягиваются в фразы, при этом ни одно слово не подразумевает того, что
оно значит. Качества поэзии и художественной литературы, которыми стремится напитаться
философия в XX в., необычайно расширяют ее смысловую территорию. Как и в
художественной литературе, в философии неразрешима задача исчерпывающего
истолкования, сам способ философствования родствен той образности и углубленной
ассоциативности, которой сильно и искусство.
Вместе с тем, сколько бы исследователи ни проводили параллелей между художниками
и философами (Достоевским и Ницше, Толстым и Кантом), все они свидетельствуют о том,
что свести философское и художественное содержание к какому-либо единому знаменателю
очень трудно. Обратимся, например, к произведению Л.Н. Толстого «Отец Сергий». При
первом приближении — перед нами конфликт между аскезой и искушением, борьбой духа и
плоти; в кино- и телеверсиях акцент обычно делается на этой проблеме. Можно прочесть
произведение и в другом ключе, тогда оказывается, что смысловой центр не сводится к
упомянутой идее. Когда отец Сергий уходит в мир и встречается со своей двоюродной
сестрой, прожившей трудную жизнь, зарабатывавшей уроками музыки, отдавшей себя детям,
посвятившей силы повседневным заботам и тревогам о близких, возникает мысль, что эта
женщина, не ставившая перед собой специальных задач возделывания духа, может быть, в
изначальных стремлениях в большей степени христианка, чем отец Сергий. Духовное
возвышение возможно не в искусственных условиях, а в миру, в преодолении повседневных
испытаний, в осуществлении реальной любви и самоотдачи. Можно привести и иные
толкования философского подтекста этого произведения. Их многообразие — подтверж-
дение того, что произведение искусства в философском, как и в этическом смысле никогда
не дидактично. В нем рассеяно множество смыслов, анализ произведения на разных уровнях
вскрывает их новые грани, позволяющие искусству оставаться неисчерпаемым.
Весьма показательна тенденция философии XX в., стремящейся в своем содержании
быть всеохватной, понять человека в его целостности, единстве эмоциональных,
интеллектуальных и подсознательных проявлений. Эта задача сопрягается с расширением
выразительных возможностей языка философской мысли. К художественным формам
философской рефлексии тяготеют X. Ортега-и-Гассет, Ж.-П. Сартр, А. Камю, X. Борхес, У.
Эко, выступающие в ипостаси как философов, так и писателей.
Сильна и обратная, многократно отмечавшаяся тенденция, когда философская
медитация возникает и развивается в лоне самого художественного текста. Этот
литературный жанр получил название «романа культуры». Таковы романы «Доктор
Фаустус», «Волшебная гора», «Иосиф и его братья» Т. Манна; «Степной волк», «Игра в
бисер» Г. Гессе; «Человек без свойств» Р. Музиля; произведения Ф. Кафки, Э. Ионеско, С.
Беккета, Г. Маркеса.
Интенсивные обменные процессы между искусством и философией позволяют каждой
из этих форм обогащать свое содержание, углублять и расширять символику своего языка.