 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
132
масс в культуру, изменяет весь уклад жизни и делает невозможным «средне-
аристократическое человеческое царство». Самая губительная тенденция, по мнению
Бердяева, — апофеоз массовых процессов, захлестнувших суррогатами высокую область
творчески-аристократического духа. Человек как индивидуализированное существо перестал
быть темой искусства, он «проваливается» в социальные и космические коллективности.
Великое искусство прежнего времени как будто безвозвратно уходит. Начинается процесс
аналитического раздробления, измельчания, появляется футуристическое искусство, которое
Бердяев резко критикует и которое, на его взгляд, уже перестает быть формой человеческого
творчества, есть «демонстрация процесса разложения». Столь же неприемлемым Бердяеву
казалось творчество и Пикассо, и А. Белого, в котором он видит разрушение образа человека.
Размышляя о тенденциях, которые принес с собой рост практицизма и рационализма в
культуре, Бердяев отмечает горькое чувство разочарования, мучительное несоответствие
того творческого подъема, с которым человек, полный сил и дерзновения, вошел в новую
историю, и того творческого бессилия, с которым он выходит из новой истории. Как и
Шпенглер, Бердяев считает, что современная ему культура продлевает свою жизнь благодаря
заимствованию ценностей прошлого; процесс актуализации художественного наследия
призван дополнить недостаток собственной судьбы, отсутствия тех целей, которые эпоха
вынашивала бы сама. Стремление европейской культуры напитаться экзотикой Востока,
согласно Бердяеву, не что иное, как восстание духа против окончательного перехода куль-
туры в цивилизацию.
Бердяев настойчиво повторяет, что «культура не есть осуществление нового бытия, она
есть осуществление новых ценностей». Когда же прогресс человека отождествляется с
прогрессом цивилизации, тогда культура терпит фиаско. Противопоставление целей ис-
кусства целям цивилизации приводит философа к утверждению, что искусство расцветает в
тех обществах, где невысок уровень развития материальной цивилизации. Этот парадокс
мыслитель истолковывает как закон. «Культура, — пишет он, — всегда бывала великой не-
удачей жизни, существует как бы противоположность между культурой и жизнью».
Цивилизация пытается осуществить жизнь, но в этой жизни есть все для комфорта и почти
ничего — для духа. «Для чего же тогда сама жизнь? Имеет ли она цель и смысл? На этих
путях умирает душа культуры, гаснет смысл ее».* Когда духовная культура, сфера сознания
человека рассматриваются лишь как средства для усиления техники жизни, тогда
соотношения между целями и средствами перемешиваются и извращаются.
* Бердяев Н.А. Смысл истории. Берлин, 1923. С. 260.
Одновременно со Шпенглером Бердяев зафиксировал несовместимые признаки этих
двух полярных состояний: цивилизация как практицизм и корысть, культура и искусство —
как свободный дух, созерцание, бескорыстность. Вместе с тем русский теоретик приходит к
выводу, что в самой культуре обнаруживается тенденция к разложению своих духовных
основ, к низвержению своей символики. Это происходит потому, что и античная, и
западноевропейская культуры проходят через процесс «просвещения», который порывает с
религиозными истинами культуры и разлагает ее символику. Процесс десакрализации
неизбежен, когда миром начинает править научное знание, когда верх берет рациональность.
Логика исторического развития любых регионов всегда подводит к этапу, на котором
возможность достижения главных целей связывается с возделыванием рациональности.
Предполагается, что сами по себе последовательные штудии в области естествознания,
физики, техники приведут человечество «куда надо». Именно с вовлечением культуры и
искусства в «логоцентрическую воронку» Бердяев связывает наступление кризиса. Поворот
к «заподазриванию святынь», разрыву с религиозными и духовными истинами и обращение
к наслаждению жизнью, когда воля к могуществу и организованному овладению жизнью
достигает высшего напряжения, означает конец культуры (искусства) и начало цивилизации.