 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
55
«деревенской прозы». А в идейном плане возрождение русской мысли проявилось в мощной фигуре
А.И. Солженицына.
Что касается политических реформаторов, вышедших из среды шестидесятников, то они волею
судеб оказались несколько оторванными от национальных традиций. Идейное наследие
демократического Запада, несмотря на ограничение контактов, было им ближе, чем затонувший в 1917
г. архипелаг русской культуры. Парадокс советского образа жизни в период застоя заключался в
двойном стандарте: верхи тайно вели западный образ жизни, понятный, разумеется, не в своих
глубинных социокультурных основаниях, а как потребительская богема спецраспределителей; низы же
были обречены на «советский образ жизни» с его пресловутыми дефицитами.
Трудно сказать, в каких культурных формах явила бы себя антикоммунистическая революция снизу,
но XX в. изобрел такие технологии физического и духовного подавления, что низовые революции стали
практически невозможными. Механизм революций переместился наверх и реализуется в форме раскола
правящей элиты. После смерти Сталина машина подавления была уже целиком обращена против низов,
ставши гораздо более снисходительной к верхам. Эта снисходительность и погубила советский режим:
в результате тайной вестернизации «верхов» началось реформационное движение, приведшее к августу
1991 г.
Парадокс российского реформаторства состоял в том, что его инициаторы были большими
западниками, чем сам Запад. Мимо них прошла начавшаяся цивилизационная самокритика Запада,
отразившая роковые сомнения фаустовской культуры накануне глобального экологического кризиса.
Поэтому зарубежными идейными наставниками российского реформаторства стали не те, кто
представлял эту самокритику Запада, а те, кто олицетворял мобилизованный Запад, ощетинившийся в
ходе холодной войны.
Идеологи реформаторства стали жертвами пропаганды Запада, обращенной на Восток. Эта
пропаганда представляла собой в культурном плане идейную ретроспективу прошлого, отчасти даже
позапрошлого века, когда либерализм вел свое победоносное наступление против традиционного
феодального авторитаризма и еще не ведал ни экологических тревог, ни забот, связанных с явлениями
культурного декаданса.
Эту казенную бодрость мобилизованного в ходе холодной войны официозного либерализма и
восприняли наши реформаторы. Они вступили в диалог с западным «экономическим человеком»,
проигнорировав «постэкономического человека», который мог бы им раскрыть тайные изъяны и
сомнения этой цивилизации. Но поскольку идеологи перестроечного и постперестроечного периода
были людьми марксистской выучки и чтили базис, то им суждено было попасть в объятия «чикагской
школы» — этой версии запоздалого экономикоцентризма.
Мало кто осознавал тогда, что Запад как цивилизация стоял на перепутье: либо развернуть
глубочайшую самокритику ввиду открывшихся пределов роста и встать на путь решительного
преобразования затратной в экологическом отношении фаустовской культуры, либо ... попытаться
отодвинуть пределы роста за счет нового геополитического передела мира. Победа Запада в холодной
войне и стала таким переделом.
Если ликвидировать перерабатывающую промышленность практически всех богатых сырьем стран
бывшего «второго мира», то можно превратить их в поставщиков едва ли не дармового сырья и тем
самым продлить существование экологически безответственного потребительского общества на многие
десятилетия. Победа в холодной войне остановила начавшуюся на Западе духовно-ценностную
перестройку (реформацию) и способствовала фактической маргинализации перспективнейшей
культуры «постэкономического человека». Оказались практически свернутыми экологическое,
антивоенное, коммунитарное движения, и авансцену на время снова занял архаический, по большому
историческому счету, экономический человек. Он начал наступление не только на своих оппонентов
постиндустриальной формации, но и на старых своих критиков социалистического и социал-
демократического толка. Особенно серьезным оказалось наступление предпринимательской среды на
аванпосты социального государства. Свертывание социальных и образовательных программ, если оно
будет продолжаться и впредь, способно серьезно подорвать инфраструктуру, на которую опирается
постэкономический человек.
Словом, в результате победы в холодной войне, мы имеем заметную архаизацию Запада,
возвращающегося в своем самосознании к идеологемам и стереотипам прошлого века, когда он и в
самом деле выступал неоспоримым гегемоном мира.