 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
37
социальное равенство, ни на братство, ни на справедливость. Социал-дарвинизм рыночного отбора и
достижительная мораль успеха увековечивают на нашей Земле дихотомию выигравших и проигравших.
Но если это так, то не следует уповать на то, что вышеуказанный компенсаторный механизм в
истории утратит свою силу. В самом механизме человеческого целеполагания заложена неизбежность
отрыва высших целей от низших. Как пишет А.Тойнби, «парадоксальным, но глубоко истинным и
важнейшим принципом жизни является то, что для того, чтобы достигнуть какой-то определенной цели,
следует стремиться не к самой этой цели, но к чему-то еще более возвышенному, находящемуся за
пределами данной цели»*.
* Тойнби А. Постижение истории. М.; Прогресс, 1991, С. 515—S16.
Большого воодушевления вообще нельзя достичь, оставаясь в плену сугубо эмпирических целей.
Можно, разумеется, поставить под вопрос саму необходимость такого воодушевления. Но здесь следует
помнить: если мы согласны с тем, что в обществе непрерывно возрастает значение творческого труда,
то нам придется реабилитировать воодушевление, ибо без него творческий труд невозможен. Пожалуй,
можно согласиться с тем, что воодушевление повышает рискованность нашего бытия, как повышает его
и само творчество. Такой тип риска вообще указывает на отличие человеческого существования от
гарантированной стереотипности животной жизни.
2.4. Парадоксы исторического творчества
Вернемся теперь к проблемам обособления экономической власти от политической. Справедливо
указывают на то, что, совершив данное разделение, Европа получила в свои руки фактор развития
невиданной мощи. Индивидный тип бытия означает замену одной-единственной, монопольной
властной инициативы бесконечным множеством разнообразных частных инициатив. Прежнее
монолитное и внутренне пустое (или по меньшей мере обедненное) пространство становится
бесконечно дробимым и насыщенным: из него извлекается множество такого, чего не в состоянии
разглядеть и извлечь страдающий специфическим дальтонизмом этатизм.
Но раз уж мы признали, что силы частной предпринимательской инициативы — экономической
власти — оказались отпущенными на свободу, мы не можем задним числом протаскивать прежний
монизм, как это делает либеральная теория, когда утверждает, что рынок сам по себе обеспечивает
решение социальных и моральных проблем. Такой «монизм» методологически не противопоказан
марксизму, по сути дела никогда и не признававшему принципы разделения экономической,
политической и духовной власти, но в контексте либерализма выглядит внутренне некорректным.
Нам представляется, что так называемые переходные эпохи — периоды интенсивного творчества
«новой истории» — являют собой одновременно и результат усилившейся рассогласованности
духовной, политической и экономической властей, и их чрезвычайного усиления. Парадокс
исторического творчества, по-видимому, состоит в том, что когда указанные типы власти действуют
согласованно, настоящее творчество исключается; когда же они действуют рассогласование,
наблюдается взлет творчества, но при этом его результаты в принципе не совпадают с ожидаемыми.
Дело в том, что рассогласованность действий трех типов власти провоцирует нередуцируемый
эффект неопределенности — бифуркационные вихри. Сценарий любой переходной эпохи можно
представить следующим образом. Достигшая степени чрезмерной автономии духовная власть вступает
в оппозицию с двумя другими. Такая оппозиционность обусловлена не только конкретными
социальными причинами, но имманентными предпосылками данного типа власти. Те представители
духовной власти, кто безоговорочно поддерживает социальный статус-кво, могут пользоваться
большими материальными привилегиями и покровительством власть имущих, но их духовный
авторитет неминуемо падает: им не внемлют, они не воодушевляют, а вызывают скуку или
раздражение.
Поэтому нам следует уточнить, кто же такие интеллектуалы: они не «специалисты», а
тираноборствующие критики властителей и толстосумов. Когда их проекты не нарушают «разумного и
дозволенного», специфика духовного измерения в истории вообще теряется.
Интеллигенция ведет себя как клир: в ее инвенктивах власть предержащим и в ее обещаниях
содержится морально-религиозный пафос обличения и призыв обетования. Словом, тот самый огонь,
который возгорелся в мире в эпоху появления великих религий, питает сегодня и современные светские