 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
164
ограниченного исторического сознания, представляется катастрофой. И только в глубине религиозного
сознания, утверждает мыслитель, мы можем приготовиться к неизбежному, ибо конец истории,
оцениваемый ограниченным человеческим разумом как вселенская катастрофа, в свете Премудрости
Божией отделяет настоящий эон от будущего, более совершенного, который приближает
преображенное человечество к Царству Божьему.
Этот эсхатологический постулат несколько смягчается Булгаковым: Царство Божие не придет ранее,
чем человечество исчерпает возможности заданного мира. Поэтому понимание эсхатологии как конца
истории отнюдь не освобождает человечества от творчества в историческое время. Причем это
творчество не безотносительно к космическому миропорядку. А посему в этой жизни мы должны
руководствоваться Премудростью Божьей, которая «невечерним светом» озаряет тварный мир, служа
нам надежным проводником в нем и одновременно указывая путь за его пределы.
3.12. Историософия всеединства Л. Карсавина
В иной интерпретации представлена историософия у Льва Платоновича Карсавина (1882—1952) —
историка культуры по профессии и философа по призванию. Придерживаясь в своих философских
исследованиях метафизики соловьевского всеединства, Карсавин как бы завершает это направление.
Вместе с тем в развитии идей метафизики и историософии всеединства он опирался на европейские
источники, особенно на труды Николая Кузанского.
Свои размышления о смысле истории Карсавин, следуя отечественной традиции, начинает с
определения исторической миссии России. Этому посвящена одна из первых его книг «Восток, Запад и
русская идея», задачу которой он видел в том, чтобы уяснить русскую идею в ее отношении к Западу и
Востоку. Но поскольку, по мнению Карсавина, Восток и Запад, как и сама Россия, наиболее полно
представлены в их религии и искусстве, то именно он и становятся сферой сравнительного анализа для
мыслителя. Отталкиваясь от идеи Вл. Соловьева о теократии и объединении церквей как ее
предпосылке, Карсавин в скрытой форме полемизирует с ним, отстаивая потенциальные преимущества
православия как смыслообразующего основания истории в качестве наиболее адекватного, по
сравнению с западным христианством, выражения идеи всеединства, которой соответствует догмат
триединства Бога. При этом философ отнюдь не идеализирует историческое православие и русскую
культуру в целом, отмечая их пассивность, неспособность или нежелание самоопределения и проч. И
все же основание для оптимизма он видит в вековой государственности России, в православной церкви
с ее идеей соборности, в величии русской духовной культуры. Вместе с тем Карсавин отнюдь не
отрицает культурного значения западного христианства, однако Возрождение («вырождение», по
ремарке Карсавина) прервало этот процесс. Историческая ущербность западного христианства привела
к тому, что именно на долю православного Востока выпал почти весь труд раскрытия христианского
вероучения и, в частности, ее основополагающего, согласно Карсавину, догмата всеединства Абсолюта
как триединства Бога. Вот почему история как наука должно быть православной. Однако, замечает он,
историческая миссия России все еще остается в потенции. В своем тяготении к Абсолюту русский
Восток доходит до отказа от себя, до беспредельной жертвенности и безразличия к настоящему,
забывая, что именно из настоящего произрастает будущее.
Всеединство Абсолюта является центральной категорией христианской метафизики и историософии
Карсавина. Она означает тождество Творца, Его замысла и тварного мира, который есть лишь «иное»
Бога. Таким образом, история человечества, есть вершина тварного мира, она мыслима лишь во
всеединстве с Богом, иными словами, человечество участвует в своей истории и даже в самом акте
творения. Разработке этой идеи посвящена специальная работа Карсавина — «Философия истории». По
отношению к истории всеединство мыслителя Карсавиным как совершенное множество, все элементы
которого тождественны между собой и адекватны целому, но в то же время не сливаются в сплошную
неразличимую целокупность. Обозначению и расшифровке этой идеи служит заимствованное у
Николая Кузанского понятие «стяженного». Как отмечает С.С. Хоружий, «оно становится ключевым в
системе Карсавина, который строит на его основе оригинальную диалектику части и целого, единства и
множества. Понятие «стяженного» улавливает диалектику части и целого, «вводя представление о
некоем умаленном, но все же еще цельном, целостном присутствии целого в своей части, и всякой
части — во всякой другой, если это целое — всеединство»*. Анализируя любое историческое явление,
Карсавин прежде всего вписывает его в более всеобъемлющую целостность, «качествованием» которой