 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
153
своего «кусочка мозга». Истина существует для человека — это ее главный критерий. Обосновывая
ценностно-оценочную природу истины и признавая наряду с «правдой-истиной» «правду-
справедливость», утверждая в качестве принципа моделирования исторического процесса
субъективный метод, Михайловский пошел в этом обосновании значительно дальше Лаврова, дополнив
его новой аргументацией, в частности, учением о свободе воли человека.
Таким образом, и у Лаврова и у Михайловского философия истории предстает как применение к
судьбам человечества идеи прогресса, в ходе которого осуществляются идеалы разумности, добра и
справедливости, что позволяет понять историю как движение человечества не только от прошлого к
настоящему, но и от настоящего к будущему. Разработка теории прогресса выявила к началу 80-х гг.
новый этап в развитии философии истории, характеризующийся развитой саморефлексией, выяснением
собственных задач, предмета и целей исследования. Можно сказать, что философско-историческая
мысль к этому времени оформилась в качестве системы знания, ориентированного на выявление смысла
истории по критериям «лучшее» и «худшее», «истинное» и «ложное», «осуществившееся» и
«должное». Так понятая философия истории вытесняла Провидение, утверждая позитивный смысл
исторического знания.
Наиболее последовательным и активным проводником этого направления был Николай Иванович
Кареев (1858—1931). Он был убежденным защитником связи истории и социологии как двух
взаимодополняющих наук. Законы общества как социального организма, считал он, определяют
движение человеческой истории и находятся в компетенции социологии — вот почему социология
является составной частью научной философии истории. Воссоздание хода истории с учетом ее законов
спасает историческое знание от религиозно-мистического провиденциализма и от схоластики
логического конструирования.
В силу того, что исторические построения осуществляются на основе социологической «формулы
прогресса», отражающей наши представления об общественном идеале, они предполагают известный
домысел. Это с необходимостью, считал Кареев, обращает нас к философской рефлексии по поводу
того, как возможно познание истории. У Кареева мы впервые в отечественной философии истории
находим специальное изложение вопросов исторической эпистемологии, правда, с
общесоциологических позиций.
Философия истории, считал он, играет ту же роль по отношению к истории, какую натурфилософия
играет по отношению к природе: она домысливает недостающие связи, исходя из своих представлений
о должном, основанных на знании общих законов развития. В силу этого философия истории,
заключает Кареев, предполагает субъективное отношение исследователя к истории. «Философия
истории есть изображение истории с точки зрения гипотезы, что у жизни человечества должна быть
только одна разумная цель, одна разумная последовательность в ее достижении, одна общая всем
людям основа этой последовательности»*.
* Кареев Н.И. Историко-философские и социологические этюды. СПб., 1899. С. 180—181.
Таким образом, формула прогресса, с которой у Кареева связан необходимый исследователю
«философский домысел», есть «мерка», которую он «прикладывает» к действительной истории, имея в
виду возможности развития общества и личности. Это нечто вроде «одеяния», скроенного из опыта,
которое он примеряет, чтобы понять связь прошлого, настоящего и будущего. Но именно «мерка», а не
план, заданный априори. «Формула прогресса» — это только «гипотетическое построение законов,
основанное на внесении в научное исследование духовной и общественной эволюции —
объединяющего принципа разумной цели, к которой должна стремиться эта эволюция».
Предваряя возможные обвинения в субъективизме, Кареев писал: «Законный субъективизм, чуждый
всякого пристрастия и всякой односторонности, сводится к субъективному отношению историка, как
человеческой личности, к человечеству, как совокупности таких личностей»*. Субъективизм, таким
образом, означал для него необходимость встать на общечеловеческую точку зрения. Ученый должен
оставить за порогом исследования свои идеалы как человека определенной профессии,
вероисповедания, национальности, но должен постоянно чувствовать свою принадлежность к
человечеству. Это та граница, дальше которой освободиться от субъективного момента в историческом
познании невозможно, да и не нужно. Личность может сбросить с себя груз принадлежности к тому или
иному союзу, сообществу индивидов, освободиться от давления той социальной роли, которую она
играет в обществе, но она не может освободиться от груза принадлежности к человеческому роду. И,