 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
66
С абстрактным или конкретным пространством обыкновенно связаны и соответствующие свойства
художественного времени. Так, абстрактное пространство басни сочетается с абстрактным временем:
«У сильного всегда бессильный виноват...», «И в сердце льстец всегда отыщет уголок...» и т.п. В
данном случае осваиваются наиболее универсальные закономерности человеческой жизни,
вневременные и внепространственные. И наоборот: пространственная конкретика обыкновенно
дополняется временной, как, например, в романах Тургенева, Гончарова, Толстого и др.
Формами конкретизации художественного времени выступают, во-первых, «привязка» действия к
реальным историческим ориентирам и, во-вторых, точное определение «циклических» временных
координат: времен года и времени суток. Первая форма получила особенное развитие в эстетической
системе реализма XIX–XX вв. (так, Пушкин настойчиво указывав, что в его «Евгении Онегине» время
«расчислено по календарю»), хотя возникла, конечно, гораздо раньше, видимо, уже в античности. Но
мера конкретности в каждом отдельном случае будет разной и в разной степени акцентированной
автором. Например, в «Войне и мире» Толстого, «Жизни Клима Самгина» Горького, «Живых и
мертвых» Симонова и т.п. художественных мирах реальные исторические события непосредственно
входят в текст произведения, а время действия определяется с точностью не только до года и месяца, но
часто и одного дня. А вот в «Герое нашего времени» Лермонтова или «Преступлении и наказании»
Достоевского временные координаты достаточно расплывчаты и угадываются по косвенным
признакам, но вместе с тем привязка в первом случае к 30-м, а во втором к 60-м годам достаточно
очевидна.
Изображение времени суток издавно имело в литературе и культуре определенный эмоциональный
смысл. Так, в мифологии многих стран ночь – это время безраздельного господства тайных и чаще
всего злых сил, а приближение рассвета, возвещаемого криком петуха, несло избавление от нечистой
силы. Явственные следы этих верований можно легко обнаружить в литературе вплоть до сегодняшнего
дня («Мастер и Маргарита» Булгакова, например).
Эти эмоционально-смысловые значения в определенной мере сохранились и в литературе XIX–XX
вв. и даже стали устойчивыми метафорами типа «заря новой жизни». Однако для литературы этого
периода более характерна иная тенденция – индивидуализировать эмоционально-психологический
смысл времени суток применительно к конкретному персонажу или лирическому герою. Так, ночь
может становиться временем напряженных раздумий («Стихи, сочиненные ночью во время
бессонницы» Пушкина), тревоги («Подушка уже горяча...» Ахматовой), тоски («Мастер и Маргарита»
Булгакова). Утро тоже может менять эмоциональную окраску на прямо противоположную, становясь
временем печали («Утро туманное, утро седое...» Тургенева, «Пара гнедых» А.Н. Апухтина, «Хмурое
утро» А.Н. Толстого). Вообще индивидуальных оттенков в эмоциональной окраске времени существует
в новейшей литературе великое множество.
Время года было освоено в культуре человечества с самых давних времен и ассоциировалось в
основном с земледельческим циклом. Почти во всех мифологиях осень - это время умирания, а весна –
возрождения. Эта мифологическая схема перешла в литературу, и ее следы можно найти в самых
разных произведениях. Однако более интересными и художественно значимыми являются
индивидуальные образы времени года у каждого писателя, исполненные, как правило,
психологического смысла. Здесь наблюдаются уже сложные и неявные соотношения между временем
года и душевным состоянием, дающие очень широкий эмоциональный разброс («Я не люблю весны...»
Пушкина – «Я более всего весну люблю...» Есенина). Соотнесение психологического состояния
персонажа и лирического героя с тем или иным сезоном становится в некоторых случаях относительно
самостоятельным объектом осмысления – здесь можно вспомнить чуткое ощущение Пушкиным времен
года («Осень»), «Снежные маски» Блока, лирическое отступление в поэме Твардовского «Василий
Теркин»: «А в какое время года // Легче гибнуть на войне?» Одно и то же время года у разных
писателей индивидуализируется, несет разную психологическую и эмоциональную нагрузку: сравним,
например, тургеневское лето на природе и петербургское лето в «Преступлении и наказании»
Достоевского; или почти всегда радостную чеховскую весну («Чувствовался май, милый май!» –
«Невеста») с весной в булгаковском Ершалаиме («О какой страшный месяц нисан в этом году!»).
Как и локальное пространство, конкретное время может обнаруживать в себе начала времени