 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
49
Бэккеру принадлежит заслуга открытия, предопределившего переход от теории индустриального
общества к теории постиндустриального. Речь идет о человеческом капитале как главной форме
общественного богатства. Индустриальное общество основывалось на эксплуатации труда
промышленных рабочих; главными факторами производительности здесь были инвестиции в развитие
материального производства, в совершенствование промышленных технологий. В постиндустриальном
обществе факторы производительности уже не локализуются на предприятии. Возрастает значение
нематериальных оснований общественного богатства, относящихся в первую очередь к человеческому
фактору. Г. Бэккер один из первых теоретически доказал и обосновал в цифрах, что вложения в науку,
образование, здравоохранение, систему комфорта и гигиены дают в несколько раз более высокую
экономическую отдачу, чем привычные для классического капитализма инвестиции во
внутрипроизводственные факторы*.
* Надо сказать, что прецедент такого подхода содержится уже в «Экономических рукописях» Маркса, относящихся к
1857– 1858 гг. (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 2).
Здесь-то мы и сталкиваемся с драматическим парадоксом теории. Тот самый Г. Бэккер, который
доказал наиболее высокую рентабельность «капиталовложений в человека», одновременно призвал к
решительному демонтажу государства как экономического агента, только и способного «бескорыстно»
(т. е. не требуя немедленной отдачи) финансировать развитие человеческого фактора. Дело в том, что,
несмотря на демонстрации теории, доказывающей высокую рентабельность социокультурных
инвестиций, необходимо все же сделать две важные оговорки. Во-первых, эти инвестиции носят
долгосрочный характер: например, отдача инвестиций в образование молодежи начинает поступать
через 15–20 и более лет – частный бизнес не может ждать отдачи так долго. При прочих равных
условиях он всегда предпочтет краткосрочные инвестиции долгосрочным; именно поэтому стихия
рынка «вымывает» системы, связанные с наиболее долгосрочными инвестициями.
Во-вторых, применительно к человеку никогда нельзя различить достоверно, какие факторы
окажутся непосредственно связанными с ростом производительности, а какие – нет. Например, никто
не считает средства, потраченные на поддержание храмов и отправление культа инвестициями, однако
М. Вебер доказал, что решающим фактором, предопределившим экономический рывок Северной
Европы, прежде безнадежно отстававшей от Южной, оказался протестантизм. Но можно ли, и в
прошлом и теперь, убедить предпринимательскую среду решительно изменить структуру затрат
бизнеса в пользу поощрения протестантских сект? И можно ли, в свою очередь, гарантировать, что
сегодня эти секты будут играть такую роль, как и во времена, описанные М. Вебером?
В целом можно заключить: основной недочет современной либеральной теории – тот же, что и у
марксизма: она предполагает экономически оцениваемыми и исчисляемыми такие факторы
общественной жизни, которые носят применительно к собственно экономическому использованию,
стохастический, неопределенный характер. И надо сказать, что для того, чтобы эти факторы не
деградировали и
не исчезли из нашей жизни, их должны охранять инстанции, согласные терпеть эту
неопределенность, не требуя немедленных свидетельств их собственно экономической оправданности.
Здесь действует парадокс, обнародованный в Евангелии: «Сбереженное зерно погибнет, а
несбереженное и уроненное прорастет пышным колосом».
Сегодня реформаторы, вооруженные «великим учением», полагают, что уже обрели знание всего
того, что наперед окажется человечеству нужным и что – ненужным. Им представляется, что самые
строгие научные критерии этого у них в руках – критерии рыночной рентабельности. Но мы уже
говорили о том, сколь двусмысленно само это понятие. Нет однозначного соответствия между
краткосрочной и долгосрочной рентабельностью, между рентабельным на уровне отдельных
экономических агентов и – на уровне целого общества. Наконец, между рентабельным в экономическом
смысле и «рентабельным» в социальном смысле, в контексте общих предпосылок цивилизованного
человеческого существования.
Либерализм, в том числе и в том специфическом выражении, какое дала ему чикагская
экономическая школа, может расцениваться как незаменимое обретение науки и культуры, если
помнить о границах его применения и не возводить его в ранг теории с «неограниченной
компетенцией». Дело в том, что научные теории меняются, морально устаревают, корректируются,
вводятся как частный случай в более общую теорию. Самое страшное – вырвать научную теорию из ее
узкого контекста и придать ей глобальный статус. Необходимо учесть также, что всякая наука
пользуется приемами идеализации – она берет некоторые явления и связи в их предельном (в жизни не