 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
109
*
Всемирное писание: Сравнительная антология священных текстов. С. 556.
Обратимся теперь к другой дилемме теократического принципа: теократия низов или теократия
верхов.
Всем известно, что первичной народной религией повсюду было язычество — культ природных сил.
Великие мировые религии привносятся в народное сознание как бы сверху, они связаны с
противопоставлением великой письменной традиции (священного текста — Библии, Корана, Лао-цзы)
малой народной — устной, в которой религия перемешивается с фольклором. Для преодоления
языческих стихий народного сознания чаще всего требуется усилие власти, которая нередко и
выступает как инициатор монотеистического реформаторства. Общеизвестно, что князь Владимир
крестил Русь, преодолевая стихийное сопротивление народа, привязанного к своим языческим богам.
Между народом и реформаторами монотеизма возникают нешуточные коллизии, столь ярко описанные
в Библии.
Пророку Моисею пришлось 40 лет водить свой народ по пустыне для того, чтобы нещадное солнце
этой пустыни выжгло шлаки старых суеверий и идолопоклонства. Надо сказать, мировая история дает
нам свидетельство того, что народы уплатили немалую цену за монотеизм: этой ценой являлась
специфическая языческая жизнерадостность, принесенная в жертву религиозной аскезе. Пророки и
святители не щадили этой жизнерадости, порою не останавливаясь перед самыми крайними мерами.
Случалось и так, что суровый педантизм неукоснительного религиозного наставничества вообще
угрожал существованию народной «смеховой культуры» (М. Бахтин), вместе с языческим «озорством»
ущемляя право самой жизни, ее естественные проявления.
В этих крайних проявлениях теократия напоминала даже не всеобщий монастырь, а всеобщую
казарму специфического типа. Тем не менее, если обратиться к последующей истории развертывания
теократического принципа в пространстве и
во времени, то мы увидим, как постепенно все меняется
местами: происходит демократизация теократической утопии, ее присвоение народным сознанием.
Выше уже отмечались социально-политические основания этого. Народ увидел в религиозной вере не
только обетование — обещание прорыва из безнадежной земной перспективы, где царят зло и
несправедливость, в иную, мироспасительную перспективу, но и повседневно действующее духовное
ограничение боярско-номенклатурного произвола, какую бы форму — добуржуазную, буржуазную,
коммунистическую или посткоммунистическую — этот произвол ни принимал.
Наряду с этими социальными основаниями преимущественно народной тяги к религиозной вере
имеются и специфические духовно-интеллектуальные основания. Вера и просвещение не исключают
друг друга, как это утверждают адепты светского просвещения. Все великие религиозные книги
явились в свое время основой религиозного просвещения, и первой мотивацией просвещения как раз и
было приобщение к священному тексту. Другие, светски-прагматические мотивации, связывающие
образованность с успехом, появились значительно позднее. И именно в той мере, в какой просвещение
начинает служить не столько вере, сколько успеху, а затем и вовсе обращается против веры, возникает
духовно-интеллектуальный раскол верхов и низов. Верхи выступают прагматиками просвещения,
ждущими от него материальных обретений. Низы — подвижниками, ждущими от него преображения
жизни в духе правды-справедливости.
Так расходятся в стороны две перспективы: установки «господского» просвещения в конечном счете
привели к технократической утопии наших дней, установки народно-религиозного просвещения питали
и питают теократическую утопию об обществе, основанном на морально-религиозном императиве
правды-справедливости. Это отмечает А. В. Карташев: «Характерно, что вся наша древняя
письменность, довольно богатая и церковно-патристическими произведениями, вплоть до XIX века не
знает термина "святая Русь". Он — плод низового, простонародного творчества. Он родился и хранился
в неписаном народном предании, "каликами перехожими" в так называемой народной литературе... В
нем нет ничего сочиненного "господами-варягами". Наши культурные "варяги" дознались о нем только
в XIX веке из народного творчества и до сих пор еще не научились обращаться с ним, не разгадали его:
явный знак, что это не их ума дело, что они только бессильные комментаторы того слова откровения,
которое они получили из недр народного сознания,
что "святая Русь" есть "глас народа" — "vox
popule"»*.
*
Карташев А. В. Указ. соч. С. 136.