 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
108
Римской империи состоит в том, что империя есть приуготовление народов «к пути коллективного,
"соборного" спасения человечества как целого. В этом заключается "теократическая мечта"
восточного христианства в подлинном смысле этого термина (данного ему творцом его —
Иосифом
Флавием)... Откуда эта мечта, если хотите, "утопия" восточной церкви об... этом civitas Dei — граде
Божием здесь, на земле? Это — наследие церкви ветхозаветной. В этом — одна из типичных
архаических черт восточного христианства. Оно более всех других исповеданий, консервативнее хранит
в себе дух первохристианства. Ему чужд модерный, захвативший Европу со времени Ренессанса
дуализм ценностей: светских и духовных, лаических и евангельских... Восточное христианство
примитивно монистично, с точки зрения аксиологии ценностей. Для него нет двух категорий добра...
Все ценности — христоцентричны. Иных, "лаических"**, быть не может»***.
* Там же. С. 49.
** Лаический — светский.
*** Карташев А. В. Указ. соч. С. 51.
Здесь и открывается замысел ортодоксального теократизма, который в отличие от либерального
теократизма B.C. Соловьева уповает не на рассеянные энергии гражданского общества, а на
собирающую силу государства. Общество по существу своему плюралистично и включает наряду с
многообразием сторон и сфер жизни многообразие интересов. Но в делах веры, как полагает
ортодоксальный теократизм, не может и не должно быть никакого центробежного плюрализма;
духовная жизнь должна быть центростремительной и в смысле единой устремленности вверх, к
высшим ценностям, и в смысле коллективного, соборного единства ценностей. Такая
центростремительность более свойственна природе государства, чем природе общества, вот почему
ортодоксальный теократизм склоняется к этатизму и склонен брать государство в помощники.
Наряду с этой логикой внутреннего этатизма действует и логика мессианистская, предполагающая
приобщение всех народов к данному духовному идеалу. На это указывает современный польский
богослов Г. Подскальски, специалист в области восточнохристианского богословия. «"Новый
Константин" — такой же неотъемлемый элемент традиционной византийской парадигматики
императорской власти, как и ее ветхозаветная "типология" (новый Моисей, Давид, Соломон и т. д.). В
истоках этой традиции — культ самого св. Константина Великого как инициатора христианского
обращения империи, "тринадцатого апостола", продолжившего апостольскую миссию обращения
"языков и народов".
Постепенно, на протяжении V—IX веков, почитание царствующего василевса как "последователя и
соратника" апостолов, нового Давида и нового Константина, земного представителя Небесного Царя,
стала центральным элементом официальной имперской доктрины, в рамках которой завершение
евангелизации Вселенной и приуготовления человеческого рода ко Второму пришествию Спасителя
рассматривалась как конечная цель и промыслительное назначение священной державы ромеев"»*.
Речь идет об особой, имперской эсхатологии, когда священная империя наделяется миссией
приуготовления человечества к мироспасительному моменту всемирной истории.
*
Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988-1237 гг.). Спб., 1996. С. 508.
Черты этой имперской эсхатологии явно проступали в империи Сталина, строившего священный
«второй мир» как альтернативу «первому», увязшему в буржуазной греховности. Советские солдаты,
занявшие весной 1945 года. Восточную Европу, осуществляли не имперский геополитический захват
как таковой, а несли народам благую весть — социализм. Имперская акция расширения пространства
понималась как приуготовление к вхождению народов в новый Иерусалим — коммунистический. И,
надо сказать, геополитические акции СССР оставались эффективными и убедительными до тех пор,
пока доминанта идеи не была вытеснена доминантой голой силы, а захваты не стали выступать в
секулярной форме чисто имперского самоутверждения, свободного от действительных
эсхатологических предчувствий и интуиции, от поисков земного рая.
Как только это случилось, советский империализм утратил всякую убедительность и внутреннее
вдохновение: его проводниками стали не пассионарии, готовые к подвигам, а прагматики, способные
быть перекупленными. Здесь находит свое подтверждение пророчество исламской теократической
мысли: «Если правитель питает страх перед Аллахом, Возвышенным и Славным, и творит
справедливость, его ждет богатая награда; но если он поступает иначе, она отнимается от него»*.