 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
26
образов достигаются самыми лапидарными изобразительными средствами. Необычайного лаконизма
Феофан достигает благодаря тому, что он избегает резких контурных и внутренних линий, мельчивших
форму. Ее моделируют пробела самого разного рисунка: пятна-кружки, «запятые» и пр. Эти как будто
небрежно брошенные мазки сливаются на расстоянии воедино, создавая иллюзию выпуклой формы и
образ живого человека. М.В. Алпатов говорил, что фигуры Феофана как будто озарены вспышками,
отсюда их «особенная трепетность». Феофан вопреки всем живописным канонам создал
индивидуальные характеристики святых, образы необычайной притягательной силы. Вместе с тем
Авель, Енох, Сиф, Илья, Иоанн – при всей их индивидуальности – некий собирательный образ, в
котором Феофан выразил свой нравственный идеал. Но самые выразительные из них – святые,
написанные в Троицком приделе. Сверхчеловеческое внутреннее напряжение, духовная драма, разлад
между телом и духом, борение греховной человеческой природы и одерживающего в этой борьбе
победу торжествующего духа, интеллекта читаем мы на этих удивительных лицах. Безмятежное счастье
и покой им не ведомы. «...Святым Феофана присуща одна общая черта – суровость. Всеми своими
помыслами они устремляются к Богу, для них "мир во зле лежит", они непрестанно борются с
обуревающими их страстями. И их трагедия в том, что борьба эта дается им дорогой ценой. Они уже
утратили наивную веру в традиционные догмы; для них обретение этой веры есть дело тяжелого
нравственного подвига; им надо всходить на высокие столпы, чтобы отдалиться от "злого мира" и
приблизиться к нему и чтобы подавить свою плоть и свои греховные помыслы. Отсюда их страстность,
их преувеличенный внутренний пафос. Могучие и сильные, мудрые и волевые, они знают, что такое
зло, и они знают те средства, которыми надо с ним бороться. Однако они познали также соблазны мира.
Из этих глубочайших внутренних противоречий рождается их вечный разлад. Слишком гордые, чтобы
поведать об этом ближнему, они замкнулись в броню созерцательности. И хотя на их грозных лицах
лежит печать покоя, внутренне в них все клокочет и бурлит» (Лазарев В.Н. История русского искусства.
М., 1954. Т. 2. С. 158–159). Макарий Египетский – седой длиннобородый старец, один из самых ярких
примеров такой характеристики.
Живопись Феофана, столь выразительно-индивидуальная, столь свободная от канонов, вместе с тем
несет на себе и влияние собственно новгородского искусства. Сама атмосфера вечевого города, борьба
официальной идеологии и еретических учений, вольный дух новгородцев, особенности их мышления,
наконец, их произведения искусства, такие, как роспись Нередицы (а не исключено, что Феофан
побывал и во Пскове и мог видеть живопись Снетогорского монастыря), – все это оказало воздействие
на великого грека.
Наконец, задолго до Феофана, в 1363 г. была исполнена роспись церкви Успения на Волотовом поле.
Это в основном сцены из жизни Христа и Марии. Экспрессия образов здесь не уступала феофановской,
но достигалась она иными приемами. Стенописи выполнены каким-то замечательным новгородским
мастером, имени которого мы не знаем. В пользу этой точки зрения говорит колорит росписей:
празднично-яркий, в сопоставлении звучного красного, зеленого, голубого, лилового. Рисунок поражает
своей экспрессивностью. Фигуры представлены в стремительном движении, в страстном порыве.
Радость, горе, смятение, удивление –все чувства выражены почти утрированными, но выразительными
жестами, ломаными линиями одежды, резкими позами. Даже «лещадки» (условное стилизованное
изображение горного пейзажа в виде уступов) образуют какие-то резкие зигзаги, как будто им
передается это настроение, усиливая динамизм и экспрессивность образного решения (сцена
«Вознесения», сцена с тремя волхвами, указывающими на звезду над Вифлеемом, сцены «Иосиф и
пастух», «Рождество», «Успение» и т. д.). Несомненно, о новгородском происхождении мастера
говорит и ряд сцен остро социальных. Подобно изображению «Богач и черт» в Спас-Нередице
назидательный смысл имеет волотовское «Слово о некоем игумене», не сумевшем разглядеть Христа в
убогом страннике, просящем милостыню, и прогнавшем его от стола, за которым продолжал беспечно
пировать (а когда узнал и бросился догонять, было уже поздно). Остро индивидуальная характеристика
некоторых образов превращает их почти в портреты (например, архиепископы Моисей и Алексей,
изображенные рядом со сценой об игумене, – строители и дарители Волотовского храма). Лица на
волотовских фресках вообще имеют некий русский тип: широкие, скуластые, с толстыми носами.
С другой стороны, и влияние Феофана на новгородское искусство было несомненно. Стилистическое
родство с фресками церкви Преображения обнаруживают фрески церкви Федора Стратилата на ручью,
исполненные, вероятнее всего, в конце 80-х – в 90-х годах русскими мастерами, прошедшими школу
Феофана.
С живописью Феофана их роднит смелость динамических композиционных решений,