 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
243
Я не без опасений предлагаю свою версию:
главной причиной возникновения и длительного
существования сталинской модели государственного социализма является крестьянский
характер населения республики, в которой осуществлялась пролетарская власть. С самого
начала надо верно расставить акценты. Я ни в коем случае не пытаюсь обвинить крестьянство в
сталинских деформациях российской экономики. Мне не хотелось бы и морализировать по поводу
крестьянского или пролетарского сознания. Речь может идти лишь об объективных различиях в
социально-экономическом положении крестьян и рабочих,
тех 10 % рабочих, которые стояли у власти в стране, где 80 % населения были крестьянами.
Крестьянство никогда в истории, даже ранней, не было однородной массой. Мы уже имели
случай приводить статистику социального расслоения русской деревни накануне периода
индустриализации. Более трети деревенского населения — это бедняки, ведущие хозяйство по
преимуществу с отрицательным воспроизводством, и сельские пролетарии-батраки, вовсе
безземельные. Эти люди весьма восприимчивы к идее благосостояния за чужой счет и готовы
достичь его ценой недолгой, но решительной борьбы, ценой мгновенного напряжения сил,
политической атаки на богачей, к которым они приписывают и просто "справных" середняков.
Взять у богатых, экспроприировать собственников крупных капиталов и установить царство
уравнительного счастья, в котором никому не дозволено выделяться из общей хотя и серой, но
сытой массы. Такой бедняк, разоряющийся или уже разорившийся под ударами враждебного ему
рынка, пойдет за Л. Троцким или за "ранним" Н. Бухариным периода его увлечения "левым
коммунизмом" (1918—1920). Ему понятны леворадикальные идеи красногвардейской атаки на
капитал, захвата, экспроприации. Он склонен к левому экстремизму, он есть социальная база
троцкизма, а троцкизм есть его идеология и практика.
На другом полюсе социального спектра деревни мы видим действительного богача,
капиталиста, "кулака". "Кулака" новой, нэповской генерации (старых-то уже расстреляли в 1919
году), возникшего в результате дифференциации мелкотоварного хозяйства под воздействием
стихийных рыночных сил. Если считать в "штуках", то их в деревне немного, всего около 4 %
хозяйств. Но экономическая сила их, рассмотренная "по капиталу", несравненно большая: именно
они являлись главными нанимателями бедняцкой рабочей силы и арендаторами земли с того
времени, как это было разрешено (и даже до этого разрешения). Они ведут расширенное
воспроизводство. Эти люди удачливы в хозяйствовании и рыночной борьбе, им нежелательно
вмешательство властей в рыночную игру. Для них бедняк — неудачник и лентяй, который сам
виноват в собственных несчастьях. К тому же бедняк не прочь прибрать к рукам нажитое им,
"кулаком", богатство. Такой крепкий хозяин чутко прислушивается к идеологам "правого рефор-
мизма" среди большевиков, ему нравятся статьи и речи "позднего" Н. Бухарина (1925—1928
годов), который ратует за нормальный воспроизводственный процесс, свободный рынок,
создающий "равные условия" для всех.*
И, наконец, основная масса российских крестьян — середняки, составлявшие в 1924 году более
61 % хозяйств. Середняки — самая массовая, но
* Здесь нет ошибки: И. И. Бухарин и в самом деле прошел странный зигзагообразный путь от крайне левых
позиций к крайне правым (в рамках русского большевизма), а потом снова к крайне левым (с 1928 года).
Он
колебался, так сказать, вместе с партией, но всегда занимал в ней крайние позиции. Увы, участь его была столь же
трагична, что и у настоящих оппозиционеров.
и самая нестабильная часть крестьянства. Осуществляя простое воспроизводство, середняк хочет
и не может разбогатеть и страшно боится пролетаризации. Он мечется между ультра
революционностью бедняка и основательностью хозяйственного богатея. Середняк может
блокироваться с бедняком в борьбе с кулаком, монополизировавшим местный рынок. Но он может
блокироваться и с кулаком против притязаний бедняков, сельских пролетариев и деревенских
люмпенов*. Его перспективы туманны и неопределенны. Страх перед будущим, неустойчивость
социально-экономических и классовых позиций толкают его к поиску "сильной руки", "крепкой
власти", "вождя", особенно такого, который обещает, что не позволит ему разориться, поможет в
случае крайней опасности, защитит от несправедливых притязаний и кулака и бедняка. Этот
крестьянин пойдет за тем олицетворением "вождизма", который, похоже, уверен в своей правоте,
не робеет, "успешно" побеждает, а потом и уничтожает одного за другим своих противников слева
и справа. Отсюда недалеко до вывода, что "вождь" и есть самый "правильный" и самый крепкий
правитель. Он не угрожает экспроприацией земли как троцкистские сторонники "первоначального