 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
62
(искусство Востока), классическую (искусство античности) и романтическую (с конца
средневековья до начала XIX в.). Главный стимул эволюции — взаимодействие
материального и духовного начал в художественном творчестве, соотношение которых
приводит в конечном счете к превалированию духовного (максимальное развитие
рефлексии) и истончению материального. С этой концепцией связана и гегелевская теория
лидирующих видов искусств, демонстрирующая на романтической стадии апофеоз музыки и
лирической поэзии. Несмотря на очевидный схематизм концепции исторической эволюции
искусства, Гегелю удалось нащупать ряд действительных пружин, определявших реальное
бытие и миграцию видов искусств в истории.
Все существующее, как и сменяющие друг друга формы духовной деятельности, есть
результат саморазвития абсолютной идеи, которая по-своему являет себя в искусстве,
религии, философии. «Все существующее истинно лишь постольку, поскольку оно является
существованием абсолютной идеи»* — такова исходная посылка гегелевской философии.
Прекрасное есть та же абсолютная идея, но выступающая в адекватном ей чувственном
проявлении.
* Гегель Г.В.Ф. Эстетика. М., 1968. Т. 1. С. 28.
Одно из важнейших свойств прекрасного состоит в том, что, выступая как всеобщее
понятие в чувственном образе («абсолютная идея в ее внешнем инобытии»), оно снимает
односторонность теоретического и практического отношения: прекрасное явление пре-
вращает «несвободную конечность» в «свободную бесконечность».
Гегель стремится понять особое предназначение искусства в жизни человека,
рассматривает наиболее распространенные точки зрения на этот счет. Имеющиеся ответы
абсолютизируют, на его взгляд, отдельные возможности и стороны искусства, упуская из
виду его субстанциальное ядро. Таковы, к примеру, взгляды, согласно которым ценность
искусства заключается в его способности пробуждать в нас чувства, заражать «волнениями
души», а также предположение о том, что искусство может служить средством морального
воздействия.
Что касается первой точки зрения, замечает Гегель, то искусство, возбуждая эмоции, с
равным успехом может как укреплять наши высокие побуждения, так и внушать
эгоистические и корыстные намерения, поэтому данная способность выступает как
формальная. Кроме того, аффективная сторона искусства не обнаруживает его специфики по
сравнению с аналогичным воздействием красноречия, религиозных культов.
Что же касается способности морального совершенствования, то искусство в самом деле
преуспело в смягчении страстей, придании им культурного характера. Изображая
необузданную силу страсти, оно доводит до человека все ее губительные последствия и тем
самым «нежными руками освобождает человека от природной зависимости и поднимает его
над ней».* Но если моральное совершенствование рассматривать не как имплицитное
(внутренне присущее природе художественного языка) содержание, а в качестве всеобщей
цели искусства, то мы опять впадаем в заблуждение. В таком случае чувственная образная
форма искусства оказывается ненужным придатком, пустой оболочкой, а связанные с ней
моменты любования, занимательности, наслаждения выводятся за скобки и объявляются
второстепенными.
* Там же. С. 55.
Главная ошибка подобных теорий заключается в том, что они ищут цель искусства вне
самого искусства, т.е. ищут его понятие в чем-то другом, чему искусство служит
средством. Но вопрос о цели искусства далеко не равнозначен вопросу о его пользе.
Искусство может быть понято, только исходя из себя самого. Оно не нуждается во внешних
критериях и масштабах, которыми можно было бы измерить его ценность. Высшая