 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
268
жизни, своего поведения».* Точно так же работа Сезанна, Делоне, Кандинского, Мондриана,
наконец, Дюшана может рассматриваться как некая проработка современностью
собственного смысла.
* Лиотар Ж -Ф. Заметка о смыслах «пост»//Иностранная литература. 1994. ¹ 1. С.
Постмодернизм такую цель не преследует. Художественная практика постмодернизма
есть не созидание нового мира, но дотошное повторение современного невроза,
воспроизведение болезненных состояний в столь же лоскутных, осколочных и разорванных
формах. Нехожеными и в известной мере эпатирующими путями модернизм стремился к
поиску и воплощению неких завершенных и целостных художественных форм, в то время
как постмодернизм демонстрирует совсем обратное. Феномен постмодернизма — это
феномен игры, опровержения самого себя, парадоксальности.
Такая оппозиция модернизма и постмодернизма дала повод ряду теоретиков говорить,
что XX в. открылся парадным входом в светлое будущее, а закрывается пародией на все
предшествующие эпохи. Парадный вход означал сохранение надежды, которая возлагалась
на художественное творчество модернизма, стремящееся, несмотря ни на что, продолжать
быть посредником между человеком и миром, вырабатывать адекватные времени
ориентации. Пародия на все предшествующие эпохи, созданная и воплощенная
постмодернизмом, проявилась в культе аутентичности самой по себе, в стремлении мыслить
все творческие проявления как игровую сферу, в абсолютизации самоутверждения, как
такового, не задаваясь вопросом, имеются ли точки сопряжения между художественной
деятельностью и картиной мира.
Модернизм был еще смесью кричащих диссонансов и эйфорической надежды, в то
время как постмодернизм — это поэтика благополучно состоявшейся смерти и игра
посмертных масок. Все персонажи в постмодернизме легко управляемы. Манипуляция с
этими персонажами подобна манипуляции с трупами. Один из ведущих теоретиков
постмодернизма Умберто Эко отмечает, что язык чувств в эпоху постмодернизма вынужден
прибегать к кавычкам. Это объясняется тотальным обращением к цитированию — признак
эпохи, лишенной собственного содержания.
Содержание прошлого и нынешнего в постмодернизме не просто перемешано, оно
подается с максимальной долей всеразъедающей иронии. Представителю постмодернистской
культуры невозможно сказать «я люблю тебя», ибо слово «люблю» повторялось столько раз,
что интеллектуал новой формации, по мнению У. Эко, не скажет своей подруге просто
«люблю», а непременно добавит «я люблю тебя, как сказал бы...» (добавляя далее фигуру по
своему вкусу). Таким образом, казалось бы, постмодернизм исключает возможность
употребления всерьез таких слов, как «душа», «слеза», «красота», «любовь», «добро», — все
это в его устах выглядело бы напыщенным и старомодным. Постмодернизм воспринимает
эти слова как достаточно истрепанные и знающие о своей пошлости, с другой стороны,
понимает, что это — предельные понятия, последние оставшиеся слова, заменить которые, в
сущности, нечем.
Все «банальные» понятия поэтому проходят в постмодернизме не просто глубокую
метаморфозу, а как бы возвращаются с другой стороны, под знаком «транс». Постмодернизм
оперирует любыми художественными формами и стилями прошлого в ироническом ключе; и
также иронически он обращается ко вневременным сюжетам и вечным темам, стремясь
остро высветить их аномальное состояние в современном мире.
Важно отметить, что «испытание иронией» не проходит зря: все, что выдержало
проверку иронией, просеивается как неразделимые зерна, предельные атомы человеческого
бытия. Понимающее отношение к «спасительной иронии» высказывали в XX в. авторы
самой разной ориентации. «Человек, не кончающий самоубийством перед лицом угроз
современного мира, — пишет Генрих Белль, — либо продолжает автоматически жить
дальше, движимый идиотским оптимизмом, подобным тому, который источают, скажем,