 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
73
внутренне бессмысленное, но и практически разрушаем его гармонию, то порожденная таким образом
бессмысленность рано или поздно настигнет нас самих.
Технологический порядок, порожденный эгоцентричной волей к власти, должен быть заменен
порядком эротическим (в античном смысле слова), вытекающим из чувства нашей интимной
сопричастности природному и культурному окружению. Смысл и Любовь теснейшим образом
взаимосвязаны: Любовь создает презумпцию осмысленности — внутренней гармонии того, на что она
направлена; эта установка, в свою очередь, помогает нашему постижению внутренней гармонии
другого, и чем более мы проникаемся ею, тем более ангажированными и ответственными оказываемся,
укрепляя свою причастность.
Западная цивилизация в своем стремлении к логической и технологической упорядоченности мира
попыталась обойтись средствами одного только ratio, без любви. Но оказалось, что порядок без любви
ведет к гигантским, губительным беспорядкам, ибо покупается ценой разрушения другого. Если в роли
другого выступает природа, мы получаем экологический кризис, если — культура, предварительно
оцениваемая как «неупорядоченная», дело может закончиться этноцидом и даже геноцидом. Генрих
Сенкевич подчеркнул эту мироустроительную роль любви: «С тех пор как Эмпедокл доказал
происхождение мира от Эроса, метафизика не делала ни одного шага вперед»*.
* Сенкевич Г. Без догмата. М., 1989. С. 121.
Отступление культуры от Эроса в пользу империалистической «воли к власти» наметилось уже в
переломную для античности эпоху, когда греческая доминанта сменилась римской. Само римское право
представляло собой принципиально новую технологию построения социума: порядок, достигаемый
внеличностными средствами и не зависящий от качества межличностных отношений. Но это
безразличие к качеству внутреннего мира и упование на формально-правовые гарантии в конечном
счете роковым образом сказалось на судьбах Рима.
Надо сказать, отцы-основатели США, задавшиеся целью постичь отчего погиб древний Рим, и тем
самым предотвратить падение воздвигаемого ими нового Рима, остались в плену данной парадигмы —
они искали гарантий не столько в области внутреннего духовного мира, сколько в сфере формально-
правовых технологий. И главной из социальных технологий, призванных уберечь Республику от
скольжения в тиранию, а затем в анархию, было разделение трех ветвей политической власти и
связанные с ним механизмы сдержек и противовесов.
Здесь действительно схвачено нечто существенное, дающее гарантии, правда, лишь в том случае,
если не оставлена без внимания проблема духовно-нравственного контекста. Материал любой
конструкции подвержен «усталости», и человек здесь вовсе не является исключением. Полагать, что
сами по себе общественные механизмы способны воспроизводить заданный порядок во времени —
иллюзия. Случается, что и наихудший порядок смягчается в ходе его ролевой интерпретации
практическими участниками, если участники эти сохранили человеческую нравственную интуицию.
И напротив, наилучший порядок теряет свой потенциал, если не находит добросовестных и
ответственных интерпретаторов. Может быть, моральное старение тех или иных порядков как раз и
выражается в падающей способности воодушевлять и ангажировать участников. Это означает, что
структуры порядка перестали подпитываться «живой водой» подлинного участия, тайну которого греки
раскрывали посредством понятия Эроса.
Средневековье вернуло в мир живительный Эрос, получивший название Божественной любви.
Согласно А. Тойнби «отличительный смысл, который христианство придало иудейскому пониманию
природы Бога и характеру его отношения к людям, заключается в провозглашении, что Бог есть
Любовь, а не только Могущество... И что воплощение Бога в Любви более значимо, нежели воплощение
в своем могуществе...»*.
* Тойнби А. Христианское понимание истории. // Философия истории. Антония. с. 224.
Успехи, достигнутые Любовью, прочнее успехов Могущества уже потому, что не вызывают
тираноборческого протеста: здесь не роет «крот истории» в форме повстанческого подполья,
обделенных, ждущих своего часа. Модерн ознаменовался новым умерщвлением мира, отныне все
больше скрепляемого не принципом взаимной сопричастности, а управленческими технологиями
достижения порядка. Но мертвый не заменит живого, органическая связь — неорганическую, ибо в
первом случае мы имеем преимущество творческой самонастраиваемости, самообучения и