 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
168
Краеугольным камнем евразийства является учение о государстве. Наряду с Л.П. Карсавиным его
разрабатывал специалист в области философии и права Н.Н. Алексеев. Евразийская культура порождает
государство нового типа, реализующее единство и цельность всех сфер нецерковного евразийского
мира. В этом смысле государство стремится стать Церковью, т.е. Градом Божиим. Для достижения этой
цели оно вынуждено превращать мирскую свободу-произвол в сферу принуждения. Действуя в
эмпирически-греховной среде, оно не может оставаться безгрешным, но оно не может бездействовать,
даже сознавая неизбежность греха и покаяния, так как его бездействие равнозначно самому тяжкому
греху — самоубийству. Сфера государства есть сфера силы и принуждения. Более того, евразийцы
уверены, чем здоровее культура и народ, тем большей властностью характеризуется его государство.
Для того чтобы успешно решать возложенные на него задачи, государство должно обладать не просто
сильной властью, но властью, сохраняющей в то же время связь с народом и представляющей его
идеалы. В учении евразийцев ее субъектом является «демотический правящий слой», формируемый
путем «отбора» из народа, связанный с ним одной идеологией (мировоззрением) и потому способный
выражать его подлинные интересы. Демотическая власть принципиально отличается от европейской
демократии, основанной на формальном большинстве голосов, поданных за того или другого
представителя власти, связь которой с народом в большинстве случаев на этом и заканчивается.
Государство, основанное на «демотическом правящем слое», вышедшем из народа и связанным с ним
одной идеологией, определялось как идеократическое. В нем, как заявлял Л.П. Карсавин, «единая
культурно-государственная идеология правящего слоя так связана с единством и силой государства,
что ее нет без них, а их нет без нее»*.
* Карсавин Л.П. Основы политики // Евразийский временник. Кн. 5. Париж, 1927. С. 220.
Философско-исторические искания евразийцев нашли широкий отклик в общественной мысли
русского зарубежья. За десять лет вокруг нового направления сложилась обширная критическая
литература. В числе критиков евразийства объединились такие самобытные мыслители, как Н.А.
Бердяев и его оппоненты по «Вехам» — П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер, С.И. Гессен, видные
теоретики более молодого поколения — Ф.А. Степун, Г.П. Федотов, еще раньше в лагерь оппонентов
перешли бывшие евразийцы П.М. Бицилли и Г.В. Флоровский.
Критики не отрицали за евразийством полезных инноваций. То что евразийцы старой белой идее
«единой и неделимой России» противопоставили идею Евразии как «месторазвития» всех народов
«российского мира», дополнив ее идеей федерации российских земель и народностей,
свидетельствовало об их чутье исторической реальности. Но евразийцы, едва ли не первые
почувствовавшие мировой кризис, не поняли, что окончание новой истории означает наступление
новой универсалистской эпохи, взаимопроникновения культурных типов Востока и Запада. Вопреки
этому, евразийцы захотели оставаться новыми националистами, отгороженными от Европы и
европейской культуры. Этим они, по словам Бердяева, отрицают вселенское значение России как
великого мира Востока-Запада*.
* Бердяев Н.А. Евразийцы // Путь. Париж, I925. ¹ 1. С. 134—139.
Но, пожалуй, самой глубокой критике евразийство было подвергнуто одним из его
основоположников — Г.В. Флоровским в статье «Евразийский соблазн» (1928). Соглашаясь с
евразийцами в том, что русская революция должна быть признана как свершившийся исторический
факт, Флоровский, в отличие от идеологов движения, поставил вопрос о смысле истории. Мало и
недостаточно уловить суть происходящего, ибо может оказаться, что события текут как в «бездну
отпадения», так и в "химерические образования». Евразийцы не допускали мысли о возможности
неистинной истории. Над ними, вопреки их заклятиям против европейских наваждений, тяготело, по
выражению Флоровского, пресловутое положение Гегеля о разумности действительного. Они свято
верили в непогрешимость истории. Убежденные в том, что зло, творимое большевиками, заключено в
их ложной, сатанинской идее коммунизма, они были уверены, что достаточно противопоставить ей
«соравную» по размаху «идею-правительницу», чтобы преодолеть это зло и сделать действительность
разумной. Евразийцы льстили себя иллюзорной надеждой, что их православно-евразийская идеология
заменит коммунизм и вернет Россию на путь ее истинного развития.
Флоровский не принял этой иллюзии евразийцев. «Соравная» коммунизму православно-евразийская
идея, считал он, есть такое же химерическое порождение, ведущее Россию в «бездну отпадения».