 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
160
обязана выполнять свой нравственный долг по отношению к государству, делегируя ему, как бы мы
теперь сказали, свое милосердие, ибо, будучи разобщенным, оно теряет свою созидательную силу.
Критерием исторического прогресса служит нравственный идеал, укорененный в абсолютно-сущем.
Соловьев высоко ценил нравственный категорический императив Канта, но решительно не соглашался
с его сведением к субъективному началу («нравственный закон внутри нас»). Если совесть имеет
субъективное основание, то в чем ее обязывающая сила? А если она есть нечто большее, то, значит,
нравственный закон имеет свою основу не только в нас но и независимо от нас, другими словами, этот
безусловный закон предполагает «абсолютного законодателя». Или иначе: нравственные принципы
имеют категорическое значение только при условии разумности мировой связи и преобладания смысла
над бессмыслицей во вселенной. Если нет целесообразности в общем ходе мировых явлений, то и
поведение человека в истории не может быть целесообразным.
Итак, субъектом исторического процесса, согласно Соловьеву, является все человечество, или
Богочеловечество, отдельные части которого — племена, народы — будучи подчинены целому и им
обусловлены, выполняют каждая свою особую, заложенную в них миссию, или идею, реализуемую
через определенную силу. В истории, писал он, всегда действуют совместно три силы, олицетворяемые
в трех типах культуры: мусульманской, западноевропейской и восточноевропейской, или славянской.
Первая из этих трех конституитивных сил, управляющих человеческим развитием, стремится
подчинить человечество во всех сферах и на всех ступенях его жизни одному верховному началу: один
господин и мертвая масса рабов — вот последнее осуществление этой силы. Но вместе с этой силой
действует другая, прямо противоположная; она стремится дать свободу частным формам жизни,
свободу лицу и его деятельности; но под ее влиянием отдельные элементы человечества действуют
исключительно из себя и для себя, общее теряет значение реального существенного бытия. Всеобщий
эгоизм — вот крайнее выражение этой силы. Но история не сводится к постоянной борьбе этих двух
крайностей, которая ведет в дурную бесконечность, в никуда. Поэтому в истории действует третья сила,
сила-посредница, которая дает положительное содержание двум первым, освобождает от их
односторонности, примиряет единство высшего начала со свободной множественностью частных
форма и элементов. Через органический синтез этих трех сил и реализуется сокровенный смысл
истории. Таким образом создается цельность общечеловеческого организма, или всечеловечества,
обеспечивается его постепенная эволюция в формах «нормальной жизни».
В 70—80-х гг. Соловьев верил, что на роль третьей силы, через которую осуществится Промысел
Божий, призвано славянство, в первую очередь, русский народ. Только славянство, и в особенности
Россия, остались свободными от соблазна двух низших сил, и поэтому оно может стать той «третьей
силой», на которую уповает Провидение. Но и для России реализация этой «призванности» отнюдь не
предопределена. Если первые две силы уже вполне выразили себя в западном и мусульманском мире, то
России еще надлежит стать достойной своего призвания, много потрудиться на этом поприще.
Дальнейший прогресс истории зависит от того, сможет ли Россия понять и осуществить свое призвание
«тихим и умным деланием». И все же Соловьев, несмотря на все гнусности реального бытия России,
верил в ее историческую миссию, в способность русского народа исполнить замысел Провидения. «Ибо
идея нации есть
не то, что она сама думает о себе во времени, но то,
что Бог думает о ней в
вечности»*.
* Соловьев B.C. Русская идея // Соловьев B.C. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 220.
Однако к концу жизни Соловьева постигло жестокое разочарование в мессианском предназначении
России как «третьего Рима», что ставило под сомнение всю его идею теократии, или Царства Божьего
на земле. Реакцией на это разочарование стало предсмертное сочинение философа «Три разговора» с
включенной в него «Повестью об антихристе». Как отмечает Трубецкой, Соловьев в «Трех разговорах»
до конца рассчитался со своей идеей теократии, «он почувствовал ее как ложь»*. Для самого Соловьева
это означало, что мир отпал от Бога, что обетованное тысячелетнее царство на Земле может быть только
царством антихриста. На вопрос, поставленный в «Трех разговорах», есть ли мировая сила, способная
соединить в исторической жизни божеское начало с человеческим, Соловьев теперь дает
отрицательный ответ. Мир, основанный на разделении индивидов, государств, вероисповеданий, не
способен к созданию Царства Божьего на земле. Духовное объединение и возрождение человечества
возможно, но уже по ту сторону истории. В этом мыслитель усматривает развязку исторического
процесса, ее конец. И хотя, как замечает один из участников «Разговоров», «еще много будет болтовни