 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
12
Нынешний парад этносуверенитетов, поощряемый Западом в постсоветском пространстве, на самом
деле означает кризис такой модели, как единая, этнически нейтральная политическая нация. Всюду в
мире, в том числе и в США, затухают «плавильные котлы», превращающие этносы в однородное
массовое общество. Мы еще не знаем, для какой исторической работы затребовано пробужденное
этнорелигиозное самосознание, чему послужит активизированная культурная идентичность. Но уже
ясно, что известные ранее модели унификации мира — коммунистическая и либеральная —
оказываются несостоятельными. Мир сопротивляется попыткам унификации, и демократизация
исторического процесса сегодня выступает как лозунг культурно-цивилизационного плюрализма.
Поэтому и единство мира выглядит несравненно сложнее и проблематичнее, чем в прошлом: оно не
может быть больше того, что способен дать диалог равных или, по крайней мере, упрямо
претендующих на равный статус.
Сегодня многие поздравляют США как победителя в холодной войне и нового «гегемона». Но не
исключено, что завтра США станут главной мишенью тираноборческих порывов народов. Ведущей
ценностью грядущего века становится культурный плюрализм и многообразие, а эта модель не
проработана европейским Просвещением, сориентированным на идеал гомогенного мира. И в этом
смысле наблюдаемые сегодня этноконфессиональные расколы являются контр-просвещением и контр-
европеизмом. По очень многим признакам мы вступаем в постпросвещенческую эпоху. Это может стать
провалом в новое варварство, в архаику расколотых этнических пространств и племенной вражды. Но
постпросвещение может явиться и подготовкой к новому осевому времени человечества, к рождению
более емких и содержательных синтезов, чем те, на которые оказалось способным европейское
Просвещение.
Вопрос современной философии истории не в том, какое будущее нас ожидает, ибо за нас не роет
никакой «крот истории». Вопрос в том, на какое будущее мы окажемся способными, на что именно нас
хватит.
Последний вопрос подводит нас к проблеме исторического познания. XIX в. в Европе отмечен
поисками «гарантированной истории» — подчиненной непреложным закономерностям и прозрачной
для научного разума. Что именно отразилось в этих притязаниях исторического сциентизма? Идет ли
речь о социальном заказе на гарантированно счастливый финал истории со стороны обездоленных
париев буржуазного общества? Сыграла ли здесь роль самоуверенность еще юной европейской науки,
полной решимости упорядочить мир и положить его к ногам фаустовского человека — господина
Вселенной? Пожалуй, ярче всего именно в социалистическом движении столь тесно переплелись
фаустовская воля к власти — к тотальному преобразованию мира на рациональных началах — с
пострелигиозным обетованием «нищим духом», жаждущим гарантированной истории не меньше, чем
патерналистских социальных гарантий.
Современная постклассическая наука решительно рассталась с этими притязаниями. В новой
картине мира стохастических процессов нет гарантированных траекторий развития и непреложных
закономерностей, выполняющих роль эскалатора, выносящего к светлому будущему. В ответ на этот
поворот современное гедонистическое сознание объявляет «конец истории». В самом деле, если «игры
истории» не гарантируют счастливого финала, то не лучше ли их вовсе прекратить, погрузившись в
вечное «теперь»?
Судя по всему, потребуется серьезное преобразование массового сознания в духе старой
аскетической выучки, чтобы история как игра с негарантированным результатом снова была принята.
Постпросвещенческий человек XXI в., вероятнее всего, сформирует новую парадигму исторического
видения, с акцентом не на внешние механизмы и гарантии (поступательное развитие производительных
сил, научно-технический прогресс, рыночная экономика и проч.), а на внутренние гарантии духовно-
этического плана. Качество истории он свяжет с нравственными качествами современников,
побуждаемых к новому историческому творчеству тупиковостью старых путей прогресса. Используя
язык Канта, можно сказать, что история отныне будет взывать не столько к строгости теоретического
разума, открывающего «непреложные закономерности», сколько к строгости практического
(морального) разума, указующего на непреложные экологические, нравственные, социокультурные
нормы, соблюдение которых — единственная гарантия, доступная человеку на Земле.
Современная философия истории — это не столько учение о безличных механизмах мировой
эволюции (прогресса), сколько набор программ или максим, выполняющих нормативную роль. Они
отличаются от прежних «непреложных» закономерностей тем, что их можно физически нарушать. Но