 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
118
в истории ментальностей основоположники «школы» видели «суть истории», позволяющей
осуществить «всеобщий исторический синтез». Это не означало, однако, отказа от собственно
экономической и социальной проблематики, но предполагало их рассмотрение через призму
восприятия этих явлений людьми и способов их отношения к действительности.
Так возникла историческая антропология, особое внимание обращавшая на «образ человека» в
истории и психологическую характеристику социальных и культурных институтов в жизни той или
иной страны. Социальные явления объяснялись психологическими условиями, а также «коллективным
образом чувств». С 1946 г. журнал стал выходить под новым названием «Annales. Economies. Societes.
Civilisations». Следуя традициям позитивизма и наследию И. Тэна, представители школы «Анналов»
уделяют большое внимание «влиянию среды», «коллективным судьбам и движениям», проблемам
«человеческого единства», «длительности циклов» — «longue
duree», цивилизациям и обществам. В
результате «событийная история» отступает на второй план, становясь зачастую простой иллюстрацией
истории «длительных циклов» и естественно-научных факторов истории.
Важно отметить, что в центре внимания «новой исторической школы» оказались не прерывы
преемственности и социальные кризисы, а «эпохи равновесия», «ритмы смены смерти и жизни»,
«история питания», «история тела», «история костюма», «история детства» и многое другое,
вписывающееся в концепцию «повседневности». В результате история как бы замедлялась, становилась
неподвижной, с точки зрения отношений человека с окружающей средой, пренебрегающей событийной
стороной дела. Поиск мельчайших деталей подтверждал «глобальность истории», а за скобками
оставался сам человек, его мысли и чувства, способ отношения и восприятия действительности.
Историческая антропология, в интерпретации Ф. Броделя (основоположника теории «длительных
циклов»), игнорировала в человеке присущее ему рациональное начало и все внимание сосредоточивала
на реконструкции экономических отношений и материальной жизни прошлого, что, как справедливо
отмечал В.М. Далин, отчетливо сближало ее с марксизмом.
Этот «перекос» с лихвой был исправлен в исторических штудиях Э. Леруа-Ладюри, восполнившего
пробел обращением к темной глубине инстинктов и иррациональным мотивам в движении камизаров.
Классовая интерпретация истории, недостаточная .для объяснения крестьянского восстания в Вандее, с
успехом была заменена ссылками на биологический базис в виде массового психоза и других
проявлений бессознательного. В дальнейшем это не помешало Леруа-Ладюри абсолютизировать
математические метода в историографии, отождествив программирование и историческое исследование
и присоединившись к течению «клиометристов» в США.
И в том и в другом случае исследованию подлежал «базис» — биологический или экономический,
что не меняло сути дела. Правда, приоритет все-таки отдавался биологии и демографии, которые
детерминировали экономику. Исследованию подлежали «нравы, пол, смерть, преступность, фольклор,
физическая антропология» с использованием вычислительной техники и структурного анализа.
Антропологизация истории нашла свое отражение в повышенном внимании к феномену смерти и
«образу смерти в развитии культуры». Этой проблеме посвящена монография Ф. Арьеса «Человек
перед лицом смерти»* и исследование Ф. Лебрена «Люди и смерть в Анжу в XVII и XVIII веках»**; в
первой из них прослеживаются психологические установки европейцев в отношении смерти на
протяжении «длительного цикла» — от средних веков до современности, во втором — на основании
математической обработки тысяч завещаний исследуется изменение отношения к погребальной
идеологии и смерти в Провансе.
*См.: Aries Ph. L'Homme devant la mort. Paris, 1977.
**См.: Lebren F. Les Hommes et la mort en Anjou au XVII--XVIII siecles. Paris, 1971.
Французские историки верно подметили существенную особенность человека; в понимании
индивидом и обществом смерти проявляется их отношение к жизни. Истории становилось недостаточно
своих собственных средств и она все больше и больше тяготела к философским обобщениям,
необходимым для уточнения «образа человека» в истории и верификации национальной идентичности.
Именно в поиске и обретении самосознания времени и эпохи полагался смысл исторического
исследования. «Живой человек» прошлого становился «базисом» настоящего, аннулирующим законы
классовой борьбы. На смену «социально-экономическим механизмам» приходила история
ментальностей и историческая антропология, возвращающие человеку его подлинное место в истории.
«История людей» сменяла «историю вещей», а революционные катаклизмы интерпретировались
антропологически: «социализация идей» приводила к обобществлению мысли, обобществление мысли