 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
45
при каких обстоятельствах.) Нарушения религиозных церемоний, процессий т.п. подразделялись на
важные и на менее важные, извинительные. Подразумевалось, что важные проступки совершены с
заведомой сознательностью, а маловажные представляют эксцесс непредусмотрительности (piaculum).
Соответственно первые накладывали на совершившего их бесчестие, а вторые связывались только с
научающим порицанием; и только первый вид проступков мог служить основанием для применения
наказания в уголовно-правовом смысле.
Исторически сложилось так, что и древнейшее, и развитое римское право исходило из того, что для
наказуемости действия обязательно наличие в нем умышленности. Действия неумышленные, т.е.
совершенные по неосторожности, непредусмотрительности, случайные и т.п. квалификации как
уголовные преступления не подлежали (что, однако, не означало, что эти действия не будут
рассматриваться как частноправовые деликты, поскольку понимание вины в уголовном и
частноправовом смысле значительно разнилось). Вследствие этой общей предпосылки в римском праве
сформировалась единственная форма уголовной вины — только в виде преступного умысла, злостного
умышления (dolus). Хотя при отдельных ситуациях допускалось, что само по себе действие по
природе своей, sui generis, будет караемо, но в этих случаях презюмировалось наличие dolus,
выражавшегося в изначальной преступной наклонности индивида к пренебрежению общественными
требованиями. Однако и содержание, и конструируемые подвиды этого «злостного умысла» также были
другими, нежели те, что рассматривались в качестве основания для ответственности в частном,
деликтном праве (см. VII.2).
(III.4.3) Виды и элементы вины.
Категория «злостного умышления» (dolus) как главенствующей формы виновности содержательно и
терминологически подразделялась на несколько внутренних подвидов, которые одновременно и
служили специальной квалификации мотивов содеянного, и давали основание к большему или
меньшему осуждению преступника. Собственно dolus, т.е. злостный умысел в чистом виде, означал,
что в действии наличествовало заведомое стремление совершить именно то, что было совершено; лицо,
действовавшее в состоянии dolus, предполагалось, полностью понимало свои мотивы, отдавало отчет о
возможных и желаемых последствиях. Субъект мог совершить преступное с другой мотивацией—
lascivia, т.е. как шалость, необдуманную шутку, но все равно признавался отдававшим себе отчет о
последствиях. Еще одну ситуацию создавало совершение преступления, руководствуясь
luxuria
—
стремлением к чему-то порочному (например, следуя привычной жадности или сладострастию, в
которых был уличен с детских лет). Другим вариантом была cupiditas— жадность, страсть (например,
при воровстве) как своего рода преобладающая причина действий преступника, которая, однако, не
понималась в качестве стремления к личному обогащению. Еще один подвид вины составляла petulantia
— дерзость, нахальство, что могло считаться виновным мотивом преступного поведения при
неподчинении военным властям, магистрату, общественному порядку. Все эти виды в равной мере
были виной и на меру ответственности практически не влияли.
Состояние виновности подразумевало некоторые внутренние элементы, которые специально не
квалифицировались, но наличие которых было необходимо существенным для обоснования уголовной
ответственности. Уголовная вина означала (1) знание возможности последствий и всех фактических
обстоятельств дела (не исключая и шалость), представление о возможных, даже и не желаемых
персонально субъектом последствиях поступка (толкнул — упал, поджег — загорелось и т.д.) Для обо-
снования виновности (2) не обязательно было субъективное осознание противозаконности своего
поступка; не подразумевалось, что нужно точное юридическое знание, что именно и в какой степени
нарушается. Однако для особой категории преступлений — должностных — наличие осознания
противоправности своего действия было обязательным элементом — без этого не могло идти речи о
собственно должностном преступлении; это обстоятельство было связано с общим административным
положением должностных лиц в римском публичном правопорядке: им вменялось в обязанность знать
законы и пределы их требований, а малознание или незнание трактовалось как уклонение от публичных
магистратских обязанностей. В другом отношении доказанное сознание противозаконности своего
поступка свидетельствовало ipso facto о наличии dolus на преступление. В общей форме данный
элемент вины выражался в знаменитом постулате римской юстиции ignorantia legis neminem excusat.
Наконец, для виновности необходимо было (3) наличие вредной для общества или для других лиц
направленности воли. Отсутствие этой «вредности» определялось общими принципами правопорядка:
«никто не действует умышленно, если пользуется своим правом». Следовательно, попытка выйти за
пределы признанных прав — равно в публично-правовом или частноправовом отношении — создает