 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
93
подметить внешние черты облика и по ним сделать заключение о внутренних качествах героя –
отличительная черта этого повествователя. Перед нами вновь взгляд со стороны, но уже гораздо более
приближенный к герою. В таком повествовательном освещении характер Печорина предстает уже не
просто странным, но загадочным. И наконец третья повествовательная стихия – речь самого Печорина.
Отличаясь той же литературной правильностью, она в то же время глубоко субъективна, экспрессивна,
чего мы не замечали у повествователя «Максима Максимыча». Второе важнейшее свойство
повествовательной манеры Печорина – глубокая аналитичность; можно сказать, что в трех последних
частях романа перед нами холодный ум, анатомирующий горячую душу. Повествование от лица
главного героя завершает композицию романа, постепенно раскрывая читателю характер Печорина в
его глубинных философских и нравственных основах. Композиция повествования, таким образом,
служит, помимо того, что выражает содержание, еще и созданию эмоционального напряжения на
протяжении всего произведения.
Бывают художественные создания, в которых организация речевых форм становится основой всей
композиции. Так происходит, например, в поэме Блока «Двенадцать». Как известно, Блоку революция
представлялась музыкой, которую надобно внимательно слушать. Эту музыку революции он
воспроизводит в поэме. Уже при первом чтении поражает богатство речевых манер, соединенных в
этом произведении. Уже в первой, экспозиционной главке звучит прямая речь старушки, писателя,
барыни, проституток; кроме того, звучат слова, неизвестно кому принадлежащие, но несомненно не
лирического героя-повествователя: «Вся власть Учредительному Собранию!», «Что нынче невеселый,
товарищ поп?», «Эй, бедняга! Подходи – Поцелуемся... Хлеба! Что впереди? Проходи!» и т.д. В
дальнейшем обилие речевых манер возрастает: здесь и просторечие городской улицы, и революционная
фразеология, и имитация революционной песни, и пародия на городской романс, и другие речевые
стихии. Примечательно в блоковской поэме вот что: за ее разноречием совсем не слышно голоса
лирического героя-повествователя, который лишь в начале некоторых главок дает скупую
информационную картину и тут же переходит в чей-то иной голос. Например, первая главка начинается
как будто с нейтрально-повествовательной речевой манеры:
Черный вечер,
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер
На всем божьем свете!
Но тут же в речь повествователя вторгается какой-то иной речевой слой, с неизвестно откуда
взявшимися уменьшительными суффиксами, с то ли сочувственной, то ли издевательской интонацией:
Завивает ветер
Белый снежок.
Под снежком – ледок.
Скользко, тяжко,
Всякий ходок
Скользит – ах, бедняжка!
Вторая главка начинается тоже как будто лирико-повествовательной речью, но уже с третьей строфы
она незаметно переходит в чью-то другую, а в четвертой – уже подчеркнуто неавторская речевая
манера:
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.