 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
76
выразительность. На изучение синтаксического строя речи в школе обыкновенно не обращают
внимания, и напрасно, поскольку это одно из самых специфических литературных и выразительных
художественных средств. Почему же так важен для художественного произведения его поэтический
синтаксис, вплоть до длины фразы и расположения слов в ней? Дело в том, что первоначально
искусство слова существовало не в печатном тексте, а в форме устного рассказа, повествования, песни и
т.д. Литература очень хорошо помнит о своем происхождении из звучащего слова и никогда не
порывает с ним. В отличие от других видов письменной речи (научной, деловой и т.п.), литературная
речь есть речь потенциально звучащая. Поэтому художественный текст нельзя просто пробегать
глазами, фиксируя смысл; его надо хотя бы мысленно слышать – без этого теряется очень многое:
может утрачиваться какая-то сторона смысла (чаще всего в таких случаях ускользает эмоциональная
тональность), обедняется представление о художественном своеобразии, да и удовольствие от чтения
многих художественных произведений при чтении только глазами во многом уменьшается, а то и вовсе
пропадает. Вот поэтому в художественном произведении так важен синтаксис: в нем воплощаются,
опредмечиваются живые интонации звучащего слова. Недаром многие писатели стремились к
музыкальности своей фразы, а Чехов писал, что запятые служат «нотами при чтении».
Сравним с точки зрения интонаций и синтаксиса два отрывка из Гоголя; первый из «Мертвых душ»,
второй из повести «Нос»:
«Ибо не признает современный суд, что равно чудны стекла, озирающие солнцы и передающие
движенья незамеченных насекомых; ибо не признает современный суд, что много нужно глубины
душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания; ибо не
признает современный суд, что высокий восторженный смех достоин встать рядом с высоким
лирическим движеньем и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха!»
«Но что страннее, что непонятнее всего, это то, как авторы могут брать подобные сюжеты.
Признаюсь, это уже совсем непостижимо, это точно... нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы
отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, что
это...»
Соразмерные, закругленные периоды первого отрывка, с постоянным повтором в начале каждого
колона* настраивают нас на торжественные интонации публичной, ораторской, проповеднической
речи; во фрагменте создается возвышенный эмоциональный настрой. Синтаксис второго отрывка, с его
неоконченными фразами, многоточиями, повторами, не создающими соразмерности, разной длиной
фраз воплощает в себе интонации речи бытовой, неупорядоченной; это сбивчивая, прерываемая отнюдь
не ораторскими паузами речь простодушного человека, чем-то настолько сбитого с толку, что он
буквально не может найти слов.
___________________
* Колоном называется речевой ритмико-интонационпый отрезок в прозе, выделенный с двух сторон паузами и
создающий ритм прозы.
Если синтаксическое построение так важно в речи повествователя, то еще важнее оно в речи
персонажа. Тот же Гоголь, например, это очень хорошо понимал, и оставляя свои замечания для
актеров, точно указал на речевую манеру каждого героя: так, Городничий «говорит ни громко, ни тихо,
ни много, ни мало. Его каждое слово значительно». Хлестаков: «Речь его отрывиста, и слова вылетают
из уст его совершенно неожиданно». Ляпкин-Тяпкин «говорит басом с продолговатой растяжкой,
хрипом и сапом, как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют», Бобчинский и
Добчинский: «Оба говорят скороговоркою» и т.д. И посмотрите, как точно соответствует
синтаксическое построение речи героев обозначенной Гоголем интонационной манере.
Городничий: «Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть
подведомственные вам богоугодные заведения – и потому вы сделайте так, чтобы все было прилично:
колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-
домашнему».
Хлестаков: «Да что? Мне нет никакого дела до них... Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о
злодеях; или о какой-то унтер-офицерской вдове... Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не