 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
135
речи повышается к концу произведения, и самая выразительная метафора завершает композиционный
ряд: «железный стих, облитый горечью и злостью».
Стихотворение Лермонтова глубоко психологично, причем акцент делается на эмоциональной
стороне внутреннего мира. Лирическое переживание выражается как впрямую («Ласкаю я в душе
старинную мечту», «И странная тоска теснит уж грудь мою», «О, как мне хочется смутить веселость
их»), так и косвенно, путем подбора соответствующих деталей предметной изобразительности и
определенного синтаксического строения. Так, в начале стихотворения монотонность и безжизненность
окружающего мира, данного как впечатление лирического героя, создается сложной синтаксической
конструкцией – двумя длинными придаточными, предваряющими собственно психологическое
изображение. Чувство гармонии и умиротворенности в середине стихотворения достигается подбором
соответствующих деталей-впечатлений и их словесных обозначений («Лечу я вольной, вольной
птицей», «родные все места», «спящий пруд», «с улыбкой розовой» и т.п.). Взятые вместе, все эти
черты стиля создают единство лирического переживания: восприятие стихотворения движется от
мрачной экспозиции к тихому и благостному созерцанию, которое резким контрастом обрывается в
заключительной строфе, превращаясь в гневную инвективу.
Другой пример – рассказ Чехова «По делам службы». Содержательной доминантой этого
произведения, безусловно, является идейно-нравственная проблематика. Чехов показывает духовный
поиск своего героя и обретение им в конце концов нравственной истины. Проблематика
развертывается, как во многих чеховских рассказах, в движении от заблуждения, внушенного в первую
очередь бессознательным эгоизмом и леностью мысли, к сомнению и пересмотру устоявшегося
миросозерцания. Герой рассказа, молодой следователь Лыжин, вначале томится, как многие чеховские
герои, в глухой провинции, где нет ни культуры, ни интересных собеседников, ни, кажется герою, даже
простой осмысленности вещей и событий. По-человечески Лыжина легко понять, когда он стремится
бежать от этой одуряющей атмосферы в столицу: «Родина, настоящая Россия – это Москва, Петербург,
а здесь провинция, колония; когда мечтаешь о том, чтобы играть роль, быть популярным <...> то
думаешь непременно о Москве. Если жить, то в Москве, здесь же ничего не хочется, легко миришься со
своей незаметной ролью и только ждешь одного от жизни – скорее бы уйти, уйти. И Лыжин мысленно
носился по московским улицам, заходил в знакомые дома, виделся с родными, товарищами, и сердце у
него сладко сжималось при мысли, что ему теперь двадцать шесть лет и что если он вырвется отсюда и
попадет в Москву через пять или десять лет, то и тогда еще будет не поздно и останется еще впереди
целая жизнь». Вспомним, что тот же самый импульс мы наблюдаем и у Никитина («Учитель
словесности»), и у Нади Шуминой («Невеста»), и у сестер Прозоровых («Три сестры»), и у многих
других чеховских персонажей. Желание, повторим, по-житейски легко понятное и оправданное, но в
нем, по Чехову, все же заключено некоторое нравственное заблуждение: что человек осознает пошлость
и тупость окружающей жизни и не желает с ней мириться – это, конечно, хорошо, но в стремлении
бежать от этой жизни куда-то, где кто-то уже приготовил герою яркое, интересное и достойное
человека бытие – это желание есть, по Чехову, своего рода духовная трусость, безответственность.
Один, осознав тяжесть и невыносимость такой жизни, убежит, а остальные, значит, останутся жить
недостойной человека жизнью, и никто им не поможет? По Чехову, нравственный долг человека
состоит в том, чтобы самому сделать жизнь хоть немного справедливее, красивее, разумнее; в бегстве
же от пошлого существования человек снимает с себя нравственную ответственность за жизнь и за
людей. И герой рассказа «По делам службы» приходит в конце концов именно к этой мысли: «Какая-то
связь, невидимая, но значительная и необходимая, существует между обоими, даже между ними и
Тауницем, и между всеми; в этой жизни, даже в самой пустынной глуши, ничто не случайно, все имеет
одну цель, и чтобы понимать это, мало думать, мало рассуждать, надо еще, вероятно, иметь дар
проникновения в жизнь, дар, который дается, очевидно, не всем... И он чувствовал, что это
самоубийство и мужицкое горе лежат и на его совести; мириться с тем, что эти люди, покорные своему
жребию, взвалили на себя самое тяжелое и темное в жизни – как это ужасно! Мириться с этим, а для
себя желать светлой, шумной жизни среди счастливых, довольных людей и постоянно мечтать о такой
жизни – это значит мечтать о новых самоубийствах людей, задавленных трудом и заботой, или людей
слабых, заброшенных, о которых только говорят иногда за ужином, с досадой или усмешкой, но к