 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
125
легкость стиля, за которой стоит не боль и тоска утраты, а примирение с жизнью и мудрое спокойствие;
гармоничности лирического переживания отвечает гармония стиля. Второе, на чем останавливается
взгляд, – насыщенность изображенного мира образами природы, нечасто встречающаяся в лирике
описательность как стилевая доминанта. Это свойство стиля принципиально важно у Есенина, и именно
через него находит объяснение содержательная гармоничность. При воспоминании о прошедшем у
лирического героя Есенина нет тоски, печали, разве что легкая грусть, но и она как бы растворяется в
безусловном приятии мира и всего, что в мире происходит. Перед нами эпически цельное
мироощущение, пафос максимального «доверия» к миру, который вечен и в котором нет места
дисгармонии: все, что есть – хорошо и на своем месте. В этом исполненном эпического разума и покоя
мире нет места утратам, трагизму, гипертрофии личностного самосознания, поэтому воспоминания не
вызывают боли. «Зерна глаз твоих осыпались, завяли, Имя тонкое растаяло, как звук», – но в этом нет
ничего трагичного, как нет ничего трагичного в ежегодной гибели колосьев. Сравнением с природой
поэт как бы вводит образ любимой в тот мир, где все естественно и осмысленно, где и времени-то как
такового почти не существует, ибо ничто не проходит в этом мире, все остается: «Но остался в складках
смятой шали Запах меда от невинных рук», «Говор кроткий о тебе я слышу Водяных поющих с ветром
сот». Умиротворенность и тишина господствуют в стиле Есенина. На создание этого впечатления
работает и неторопливый темпоритм (относительно длинные и размеренные строчки пятистопного
хорея), и подбор эпитетов («нежная», «светлая», «тонкое» «тихий», «кроткий», «светлый»), и, конечно
же, специфическая есенинская образность – каким покоем, например, дышат строчки «В тихий час,
когда заря на крыше. Как котенок, моет лапкой рот...». Разумеется, излишне говорить, что так написать
мог только Есенин; его поэтический почерк чувствуется в любом образе. Интересную роль выполняет
здесь кольцевая композиция: она, помимо того, что эстетически «замыкает» целостность текста, еще и
работает на общее впечатление гармонии, подчеркивает, что в жизни ничего не кончается, конец
смыкается с началом, и таким образом совершается вечный круговорот времени, в котором «было»,
«есть» и «будет» не различаются между собой принципиально. В результате складывается стиль,
максимально ощутимо передающий эпическое приятие мира в целом, в том числе и любви с ее
неизбежным расцветом и столь же неизбежным, но не трагичным увяданием.
Итак, по-видимому, ясно, что существенным признаком стиля является его оригинальность,
самобытность. Но в то же время стиль несводим к этим свойствам, и не всякая оригинальность может
быть названа стилем. Еще на рубеже XVIII–XIX вв. эстетика почувствовала необходимость разделить
категории стиля и манеры; одним из первых это сделал И.В. Гете. По его мысли, стиль – это высшая
ступень развития искусства, это такая оригинальность художественной формы, которая покоится на
глубокой оригинальности содержания, на новаторском и объективно верном «слове о мире». «Стиль, –
писал Гете, – покоится на глубочайших твердынях познания, на самом существе вещей, поскольку нам
дано его распознавать в зримых и осязаемых образах»*. Манера, с точки зрения Гете, есть более низкая
ступень искусства. Она либо может достигать достаточно высокого эстетического совершенства, либо,
отходя от «природы» и тем самым от «твердыни познания», может становиться все более пустой и
незначительной.
___________________
* Г¸те И.В. Об искусстве М, 1975. С. 95.
Гегель, разделяя в целом понимание стиля, данное Гете, не видит никакого эстетического
оправдания манере, которая, по его мысли, есть не подлинная оригинальность (достигаемая лишь в
стиле как синтез объективного и субъективного), а пустое и поверхностное оригинальничание*.
___________________
* См.: Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4 т. М., 1968. Т. 1. С. 302-309.
Разделение стиля и манеры актуально для любой эпохи, ибо писатели и поэты, поражающие нас
«лица необщим выраженьем», всегда делятся более или менее четко на две группы: одни оригинальны
и по форме, и по содержанию, другие – в основном по форме. У первых оригинальность стиля
вызывается к жизни новаторской, не вмещающейся в «старые мехи» концепцией мира и человека, у