 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
114
свободы долженствованию. Теократическая система не знает свободных творческих открытий в
духовно-нравственной сфере. Последнюю она полагает уже сложившейся, а нравственные законы —
уже открытыми, но находящимися в ведении клира. Однако добродетель подчинения и
нерассуждающего, «уставного» следования нельзя признать высшей добродетелью.
*
Вышеславцев Б. П. Этика преображенного эроса. С. 193.
Теократия отрицает причинную предопределенность мира, но верит в его телеологическую*
предопределенность. Но свободный человек может оспаривать и ту, и другую предопределенность:
свобода существует лишь в открытой истории, богатой альтернативами и выбором. Почему личность
требует такой открытости? Потому, «что личность боится потерять свою автономию: она не видит и не
верит, что в "царстве целей" она будет сохранена как "самоцель", ей кажется, что она будет обращена в
средство; она не видит и не верит, что произвол и свобода выбора могут быть сохранены в высшей
обусловленности должного, в этике благодати»**. Личность требует творчества и в сфере
нравственности тоже: она ценит в себе самой лишь те порывы совести, к которым пришла свободно, а
не на основании теократического повеления. Если теократия есть власть клира (хотя бы и
ограничивающаяся одними только духовными вопросами), то она может встречать сопротивление по
меньшей мере трех общественных сил, права и претензии которых стоят того, чтобы к ним
прислушаться.
* Телеология религиозно-философское учение о высших целях мироздания, которым подчинена его видимая
историческая динамика.
** Там же. С. 199.
Во-первых, речь идет о современном «клире», приобщающем свою паству к тем или иным
откровениям нашего века — о творческой интеллигенции.
В современной восточной монотеистической церкви — и в православной, и в мусульманской —
много сильных и властных характеров, нетерпимых к моральным изъянам нашей эпохи, но в ней
почему-то явно не хватает творческого интеллектуализма. Это только отчасти можно объяснить,
применительно к России, большевистскими погромами и гонениями на богословскую интеллигенцию.
Если мысли дано пробудиться, она способна за одно поколение наверстать упущенное — достаточно
мощной мотивации. Поэтому дефицит творчества надо, по-видимому, искать сегодня не столько во
внешних или прошлых исторических обстоятельствах, сколько в характере мотивации нынешнего
клира. Этикоцентризм религиозного фундаментализма сочетается с недоверием к любым явлениям
светской культуры, которая берется под сомнение как источник богопротивных искушений.
Фундаменталистски оснащенное Добро сегодня мстит Красоте (всем видам художничества) за то,
что в XX веке художественный авангард проявил себя богоборческим и антицерковным. С
православной церковью, в частности, сегодня случилось нечто похожее на то, что случилось с
интеллигенцией «шестидесятников» прошлого века в России. Эта интеллигенция превыше всего
поставила принцип социального служения народу и социальной правде, и на этом основании ею были
взяты под сомнение собственно эстетико-художественные вопросы литературы и искусства.
Разночинная интеллигенция понизила общий уровень духовного производства в России, слишком
жестко подчинив его социальному идеалу.
Сегодня нечто аналогичное совершает церковная или приобщенная к церкви интеллигенция.
Богослужение в широком смысле слова — как спасение мира, лежащего во зле, — понимается ею как
несовместимое с любыми попытками «прельщения красотой», со свободными искусствами. В этом
проявляется застарелая болезнь русского православия. Н. А. Бердяев писал о нерешенности на Почве
православия проблемы культуры: «Аскетическое православие сомневалось в оправданности культуры,
склонно было видеть греховность в культурном творчестве... Религиозное, моральное и социальное
сомнение в оправданности культуры есть характерно русский мотив»*. Однако, если этот мотив
сохранится в русской церкви, это предопределит и в будущем непримиримый раскол русской культуры:
интеллигенция, профессионально связанная с научной и художественной формами духовного
производства, будет оставаться либо откровенно атеистической, богоборческой, либо, что более
вероятно в контексте нашей жизни, будет искать союза с другими, сектантскими церквами против
православия.
*
Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж: «Умка-Пресс». 1995. С. 39.