 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
275
"Ведомые злою судьбою, мы заимствовали первые семена нравственного и умственного просвещения у
растленной, презираемой всеми народами Византии".
Чаадаев — религиозный философ, но его концепция истории пронизана социальными мотивами,
поскольку цель христианства он видел в учреждении на земле совершенного порядка. Этой цели
отвечает западное (католическое) христианство, которому свойственны "животворный принцип
единства", организующее начало и социальность. Византийская православная церковь, наоборот,
исповедует аскетизм, покорность, смирение, отрешение от мира.
Объединенные народы Европы, писал Чаадаев, в столкновении мнений, в кровопролитной борьбе за
истину создали себе целый мир идей: "Это идеи долга, закона, правды, порядка. Они развиваются от
происшествий, содействовавших образованию общества; они необходимые начала мира общественного.
Вот что составляет атмосферу Запада; это более чем история: это физиология европейца. Чем вы
замените все это?"
В странах Запада, подчеркивал философ, борьба за идеи привела к важным социальным
последствиям: "Искали истину и нашли [свободу]* и благосостояние".
* В квадратных скобках здесь и далее — слова, опущенные или измененные редакцией в публикации "Телескопа".
Чаадаев оговаривает, что на Западе есть не только добродетели, но и пороки. Однако народы Европы,
в отличие от России, имеют богатую историю: "Мир пересоздавался, а мы прозябали в наших лачугах
из бревен и глины". "Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без
будущего, [среди плоского застоя]".
Из-за православия, считал Чаадаев, вся история России шла не так, как история западных народов: "В
самом начале у нас дикое варварство, потом грубое суеверие, затем жестокое, унизительное
владычество завоевателей, [дух которого национальная власть впоследствии унаследовала],
владычество, следы которого в нашем образе жизни не изгладились совсем и поныне".
Еще резче, чем самодержавие ("национальную власть"), Чаадаев порицал крепостничество:
"Свергнув иго чужеземное, мы могли бы воспользоваться идеями, которые развились за это время у
наших западных братьев, но мы были оторваны от общего семейства, [мы подпали рабству, еще более
тяжкому, и притом освященному самим фактом нашего освобождения]"*.
* Во втором "Философическом письме" в узаконении рабства в России прямо и резко обвиняется православная церковь:
"Пусть скажет, почему она не возвысила материнского голоса против этого отвратительного насилия одной части народа над
другой... Христианский народ в 40 миллионов душ пребывает в оковах!.. Одно это могло бы заставить усомниться в
православии, которым мы кичимся".
Публикацию "философического письма" Герцен назвал выстрелом, раздавшимся в темную ночь:
"Письмо Чаадаева потрясло всю мыслящую Россию". Письмо стало стимулом к обсуждению
исторических судеб страны. Главный упрек представителей власти Чаадаеву сводился к тому, что
"Философическое письмо" противоречит патриотизму и официальному оптимизму. Отвергая попытку
одного из вельмож заступиться за Чаадаева, шеф жандармов Бенкендорф писал: "Прошедшее России
было удивительно, ее настоящее более, чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше
всего, что может представить себе самое смелое воображение; вот, мой друг, точка зрения, с которой
русская история должна быть рассматриваема и писана".
Идеологи официальной народности называли Чаадаева преступником, предлагали выдать его
православной церкви для смирения одиночеством, постом и молитвой. В доносах утверждалось, что
опубликование "Философического письма" доказывает "существование политической секты в Москве;
хорошо направленные поиски должны привести к полезным открытиям по этому поводу". Николай I,
чтобы сильнее унизить автора, повелел считать его сумасшедшим.
§ 6. Политико-правовые идеи западников и славянофилов
Обсуждение перспектив развития России породило к концу 30-х гг. два идейных направления в среде
столичной интеллигенции — западников и славянофилов.
Западники, вслед за Чаадаевым, видели в странах Западной Европы осуществление идей закона,
порядка, долга, справедливости. Главой московских западников был профессор Тимофей Николаевич
Грановский (1813—1855). В лекциях по всеобщей истории, которые он читал в Московском
университете, Грановский почти открыто сопоставлял историю сословно-крепостнического строя и его