 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
262
письменной форме хранит и закрепляет достижения стимулируемой ею же материальной и всякой иной
культуры), то в Африке нередко бывало наоборот: сравнительно развитые структуры после их
ослабления практически бесследно исчезали, поглощенные отсталой периферией, которая легко и без
остатка их переваривала.
Видимо, немалую роль в консервации отсталости Африки сыграло и рабство. Не столько как
институт (рабство как институт было известно всему миру, а в цивилизованных обществах Азии
сохранялось веками и кое-где дожило почти до наших дней), сколько как важный элемент нормы
отношения к человеку. Иноплеменник в Африке - как, впрочем, и повсюду - всегда не считался за
человека. Его можно было убить, даже съесть (сердце или печень поверженного врага считались
придающими съевшему мужество). Можно было помиловать и включить в свою общность и в семью на
правах ее младшего члена, зависимого неполноправного человека. Можно было продать на вывоз, чем и
занимались арабские и иные купцы в Африке еще задолго до появления там первых европейцев.
Этническая рассредоточенность и обилие языковых, этнических и иных граней содействовали тому,
что чужеземцев в Африке всегда было много. Рабом мог стать любой - стоило лишь ему уйти за
пределы небольшой зоны обитания его родного коллектива. Отношение же к чужеземцу как к рабу во
многом формировало общее отношение к человеку и к человеческой жизни как таковой. Она мало чего
стоила и к ней относились легко. Тем более это было характерно для больших политических
объединений, вожди которых убивали противников тысячами и не останавливались перед тем, чтобы с
той же бесцеремонностью и жестокостью обеспечивать абсолютное повиновение подданных. О
гуманности и милосердии, о человечности в том смысле, как об этом говорится в формирующих
сознание цивилизованных обществ древних религиозных или философских текстах (достаточно
напомнить об учении Конфуция, о поисках упанишад), в таких условиях говорить не приходится.
Отнюдь не стремясь как-то реабилитировать португальскую и всю европейскую работорговлю с ее
бесчеловечным отношением к африканцам (а ведь христианство как раз учило человечному отношению
к людям, что и делает эту работорговлю со всеми ее жестокостями не просто бесчеловечной, но
цинично-мерзкой), стоит все же еще раз заметить, что не она сама по себе повлияла на отставание
Африки. Она просто использовала то, что уже там было.
На примере африканской работорговли видно, что в тех нередких случаях, когда ставка была
высокой, а дело сулило неслыханные барыши, частнособственническая страсть к наживе сметала со
своего пути все остальное, включая и набожные поучения католических патеров, которые в том же
Конго, видимо, проповедовали христианское человеколюбие. В условиях работорговли эта проповедь
не могла иметь успеха, о чем и свидетельствуют сектантские выступления в Конго. И все же жители
Конго и других районов Африки, в частности Южной, не могли не воспринять кое-чего от христианства
как развитой религиозной доктрины, которая пропагандировалась к тому же веками. Но, во-первых, они
неизбежно воспринимали эту доктрину иначе, чем европейцы, сочетали ее со своими привычными
верованиями и представлениями в сложном синкретическом синтезе, под знаменем которого и
формировались еретические движения. А во-вторых, христианство мало что сумело привнести в
привычный образ жизни и культуру местного африканского населения, как то, впрочем, касается и
ислама на суданском севере. В конечном счете христианизированное меньшинство африканцев (как и
его ислами-зированное меньшинство в Судане) так и не становилось более передовым или
развивавшимся более быстрыми темпами. Привнесенные религии в Африке (в отличие от того, что
бывало в других регионах) так и не сумели заполнить цивилизационный вакуум. Развитие континента и
после этого шло чрезвычайно замедленными темпами.
Глава 16. Государства и общества средневекового Востока
Хотя эпоха восточного средневековья выделена в работе условно, ибо структурно государства и
общества в средние века оставались теми же, что были и в древности, средневековый Восток тем не
менее являет собой сущностно нечто новое, достаточно своеобразное по сравнению с восточной
древностью. Разница не только в степени и уровне развития, что следует признать естественным и само
собой разумеющимся (как-никак, а восточное средневековье - это полторы-две тысячи лет эволюции,
пусть прежде всего цикличной, но также и поступательной); разница в качестве, в совершенстве самой
структуры как таковой и, что особенно важно, в цивилизационном ее обрамлении. Конечно,
цивилизационное качество восточных структур выявило себя еще в древности, о чем уже упоминалось,
когда шла речь о специфике Западной Азии, Китая или Индии, не говоря уже о Египте. Но в средние