 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
231
Результатом систематического переживания высокой амплитуды чувств становится
усиление лабильности психики, быстрые и частые переходы от «повышенной» жизни к
угнетенности, и наоборот. Сколь ни был бы удачным отдельный творческий акт, по
существу это всегда стресс. Во множестве дневников, писем, мемуаров описаны состояния
исчерпанности, возникающие по завершении творческой работы (М.И. Цветаева: «Какая на
сердце пустота после снятого урожая!»). Немало художников свидетельствовали, что
массовый успех действовал на них как депрессант (в частности, Грета Гарбо). Дей-
ствительно, спустя некоторое время (снижение апогея) чувство опустошенности становится
чрезвычайно острым.
В связи с этим не столь уж парадоксальной кажется догадка о том, что любой поэт
нуждается в «не-поэте»: творческая личность нуждается в неких компенсаторных
механизмах, позволяющих переболеть отчаянием, пережить апатию, скрыться от
постороннего взгляда в постстрессовом состоянии. Тот, кто подсмотрел жизнь художника в
ее непоэтические минуты, бывает сильно разочарован. «Писатели, художники, которые
должны были бы зажигать в других чувства и впечатления и ум которых, проявляясь в
беседе, должен бы искриться золотой пылью уединенных трудов, в обществе блекнут на-
равне с посредственностями, — свидетельствует посетитель кафе на Монмартре. — Усталые
мыслить или притворяться мыслящими, они приходят по вечерам отдохнуть...»*
* Барбэ д 'Оревельи. Дендизм и Джон Бреммель. С. 99.
Необходимость в колоссальной концентрации сил в момент создания произведения и
сопровождающий ее последующий «откат» — таков устойчивый механизм любого
творческого акта. Он проявляет себя и в бытийной, повседневной жизни, накладывая
отпечаток на человеческие характеристики художника. Пламя угасает, и состояние
творческого порыва сменяет обыденность. Отсюда и безудержное стремление к
одиночеству, которое принимает у художников характер пандемии.
С одной стороны, творчество есть то, что связывает художника с другими людьми,
становится для него убежищем от одиночества, с другой, как признается Тенесси Уильямс,
— «писатель может говорить свободно только наедине с самим собой... Для того чтобы уста-
новить контакты с современниками, он должен порвать всякие контакты с ними, и в этом
всегда есть что-то от безумия». Чем в большей степени художник достигает уровня
индивидуального самосознания, утверждая свое уникальное личное тождество, тем в
большей степени он сталкивается лицом к лицу со своим одиночеством.
Одиночество художника, когда оно выступает как условие его творчества, есть
добровольное уединение. («Только тот любит одиночество, кто не осужден его испытывать».)
Такого рода наблюдения накоплены и психологической наукой: «Здоровое развитие психики
требует чередования периодов интенсивного получения ощущений и информации с
периодами погруженности в уединение с целью их переработки, поскольку в глубинах
нашего сознания происходит гораздо большая часть процесса мышления, чем на уровне
линейного мышления, привязанного к внешнему миру».* В случае художника можно
говорить о «позитивном типе одиночества», переживаемом как необходимое условие
раскрытия новых форм творческой свободы, генерирования нового опыта, новых
экспериментов. В противовес этому негативный тип одиночества связан, как правило, с пере-
живанием отчуждения от своего «я», состоянием «печальной пассивности», летаргического
самосострадания и т.п.
* Рэлф Оди Дж. Человек — существо одинокое: Биологические корни
одиночества//Лабиринты одиночества. М., 1989. С. 132.
Многие художники, называвшие себя одинокими, объективно не были изолированы от
остальных. В большинстве случаев они состояли в браке, жили с друзьями и семьей.