 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
134
общее для всех солнце, и стали видны все звезды на небе» — такой образ приводит Вебер,
описывая калейдоскопичность личных ориентаций и множественность опровергающих друг
друга художественных открытий XX в.
В обстановке кризиса доверия ко всем идеологическим мифологемам общество остро
нуждается в искусстве, заслуженно рассчитывает на его помощь, видит в художественной
сфере живительный источник спонтанной энергии, питательный для человека и общества.
По этой причине именно от художника общество хочет получить прямые руководства и
указания относительно своего настоящего положения и будущего устройства. А между тем
общество устроено так, что именно в XX в. оно оказывалось неспособным к восприятию
искусства художника. Происходило это потому, что господство массового искусства
предоставляло простор действующей в нем бездарности, которая, не обманываясь насчет
собственной заурядности, делала себя критерием всей массовой культурной продукции,
ориентированной на стереотипы, на узнаваемое, адаптированное. Тем самым вытеснялось
подлинное искусство, сильное метафорой, иносказанием, требующее умения сбивать
устоявшуюся инерцию восприятия, открытости к новым мыслительным и образно-языковым
ходам. Отсутствие сколь-нибудь авторитетного нового стиля или направления, по мысли
Вебера, — еще одна причина, ведущая к распаду связей между художником и публикой.
Экспериментирующий и находящийся в поиске художник в результатах своего творчества
почти никогда не доходит до адресата.
Проблема взаимовлияния искусства и цивилизации в XX в. волновала и такого
известного франко-немецкого мыслителя и социолога, как Альберт Швейцер (1875—1965).
Началом любой полноценной жизни, по его мнению, является непоколебимая преданность
истине и открытое исповедование ее; великая задача духа — создание мировоззрения.
Ускорение социальных процессов в XX столетии породило поверхностность и дурную
бесконечность во всем. «Дух нашего времени, — писал Швейцер, — бросает нас в водоворот
деятельности умышленно, дабы мы не опомнились и не спросили, что же общего имеет эта
самозабвенная преданность этим или иным целям со смыслом мира и нашей жизни?»* И
философия, и этика, и искусство из работников, неустанно трудившихся над формированием
универсального взгляда на культуру, после своего крушения в середине XIX в. превратились,
по словам Швейцера, в «пенсионеров, вдали от мира перебирающих то, что удалось спасти».
Пропаганда заняла место правды, искусство в подавляющем большинстве реализует
компенсаторную функцию, помогая человеку забыться, культивируя праздность,
развлечение, требующие минимального духовного напряжения.
* Швейцер А. Культура и этика. М., 1973. С. 84.
При всей близости исходных посылок социологическая позиция Швейцера не
представляет собой «кальку» с уже высказанных идей. Мыслитель отрицательно оценивает
то, что сделали в истории искусств и культуры романтики. Рационализм, торжество которого
европейская цивилизация праздновала в XVIII в., не может толковаться как ограниченный
взгляд на мир. Романтики и последующие философы, отмечавшие ущербность и линейность
рационалистического мировоззрения, разрушили нечто большее, чем идейное движение,
завершившееся в конце XVII — начале XIX столетия. Рационализм, по убеждению
Швейцера, представляет собой необходимое явление всякой нормальной духовной жизни.
Именно опора на сознание позволяла рассчитывать на то, что истина, возделываемая
разумом, будет для всех едина и будет служить сплочению людей.
Сегодня все мы в большей степени, чем предполагаем, являемся детьми романтизма. В
возражениях, выдвинутых в начале XIX столетия против рационализма романтизмом, было
немало обоснованного. И тем не менее нельзя не признать: последний подверг издевкам и
разрушил нечто такое, что при всех своих несовершенствах было величайшим и ценнейшим
наднациональным явлением духовной жизни человечества. Всем, от самых образованных до
самых невежественных, были присущи вера в мышление и благоговение пред истиной. Когда