 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
92
самонадеянный «администратор войны» Наполеон вздумал обуздать, уложить в чертежи, подчинить
хитроумному, а в сущности, омерзительно мелкому замыслу.
Толстой показывает нам неизбежный крах этого «планового» имперского хозяйства,
несоизмеримость разбуженных космосоциальных стихий и «бухгалтерии» мнимого «властелина мира».
«Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и
Наполеон, не участвующие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не
спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда
стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так
же, как распоряжения Наполеона, в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большею
частью выходило противное тому, что они приказывали»*.
* Толстой Л.Н. Указ. соч. С. 250.
В противоположность Наполеону Кутузов у Толстого ведет себя так, что мы узна¸м в нем своего
современника, вместе с нами разочаровавшегося в «научном», «рациональном» планировании жизни и
вернувшегося к восточной мудрости, внушающей нам благоговение перед великими стихиями и
таинствами жизни и учащей великому терпению. «Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал
приказания, когда это требовалось подчиненными; но, выслушивая донесения, он, казалось, не
интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что-то другое в выражении лиц, в тоне речи
доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что
руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью, нельзя одному человеку, и знал, что
решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не
количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за
этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти»*. Словом, Кутузов не столько руководит
событиями, в смысле европейского «рационального администрирования», сколько вслушивается и
затем следует некоему общему духу событий – скрытому в них пути дао.
* Толстой Л.Н. Соб. соч. в 12 томах. Т.6. М., 1958. С. 257.
Нам еще предстоит оценить причины и степень соответствия российской духовности единому
восточному архетипу дао. Здесь необходимо остановиться на истоках самого этого архетипа. Различие
путей Востока и Запада предопределяется тем, как эти культуры распорядились исторической свободой,
рождаемой в момент перехода от мифологического состояния культуры к постмифологическому. До
этого перехода, в первичном «бульоне» культуры, каким является миф, различие Запада и Востока не
просматривается. Но сам переход включает момент бифуркации (раздвоения), давший толчок двум
противоположным тенденциям мировой культуры. Проиллюстрировать их можно было бы,
символически используя биографии старшего и младшего сына. Оба формировались в традиционной
патриархальной семье и подошли к совершеннолетию с примерно равным грузом традиции. Но
старшему предстоит остаться в семье в роли помощника отца – с перспективой наследования его
имущества и роли, а младший решился на разрыв с родным домом, ушел в город искать свободной
доли. У первого в биографии доминирует момент ответственной преемственности, сковывающей
свободу, но одновременно дающей гарантии, у второго – момент раскованной свободы, неотделимой от
риска. Над первым тяготеет дом и бремя традиции, над вторым – неопределенность и необходимость
изворачиваться, изощряться и изобретать. В результате мы получаем два великих культурных типа –
консервативный и инновационный, каждый из которых несет свои комплексы, свою односторонность,
свое бремя несовершенства, неотделимого от грешной доли человека в мире.
Комплекс западного «младшего сына» - это комплекс вины, связанной с покинутым родовым очагом
и неизбежными нарушениями его моральных заповедей. Комплекс восточного «старшего сына» – это
комплекс провинциала, который, даже веря в свое нравственное превосходство и правоту, страдает от
своей отчужденности, от неучастия в сумбурном, но заманчивом творчестве неведомого будущего,
которое почему-то нельзя творить на месте, без предательства по отношению к традиции. Здесь мы,
пожалуй, обрели ключевое слово, обозначающее комплекс западного типа культуры – это культурное
предательство как специфическое преступление цивилизации. Сам античный логос, сменивший миф,
несет в себе предательство антропоцентрического произвола по отношению к высшему порядку
мироздания, выпадения человека из системы космической гармонии, самовыражаемой в мифе. Так вот,
дао восточной культуры означает программу, альтернативную западному логосу: не последовательного