 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
133
возникать вновь, как то и бывало в истории ряда стран Востока, будь то Древний Египет или Китай. Но
если так, то феодализм подобного типа невозможно отождествлять с марксистской формацией как
определенным историческим и социально-экономическим этапом развития общества.
Европейский феодализм в принципе был таким же, как на Востоке. Он тоже пришел к концу, к
дефеодализации, когда на смену политической раздробленности пришла централизация. Но в
конкретных условиях истории Европы этот цикл - от начала феодализации до дефеодализации -
хронологически почти точно вклинился в промежуток между античностью и капитализмом. Поэтому-то
здесь феодализм как система феодов с легкостью был отождествлен истматом с феодализмом как
формацией, формационно (а не только хронологически) отделившей европейскую древность от нового
времени. Оставляя в стороне вопрос о проблеме марксистских формаций, в принципе следует заметить,
что вне Европы подобного совпадения нигде и никогда не было. Роль господствующей и единственно
известной структуры формационного (если уж последовательно использовать истматовскую
терминологию) типа там играло всесильное государство, а феодализм временами выходил то в одном,
то в другом регионе на передний план лишь в упомянутой уже форме системы уделов, совокупности
социально-политических институтов децентрализованной структуры.
Так правомерно ли употреблять термин «феодализм» применительно к средневековому Востоку? По
строгому смыслу теории Маркса - решительно нет. Но одно дело строгий смысл теории и совсем другое
- сложившаяся практика. Не только в марксистской, но и во всей мировой историографии термин
«феодализм» употребляется очень часто и в весьма расширительном смысле. Словом «феодализм»
обычно именуют не только периоды политической раздробленности, но вообще весь
докапиталистический этап истории (стоит напомнить в этой связи, что термином «рабовладение»
применительно к древности как историческому периоду немарксистская историография вообще не
оперирует). Такое расширительное использование слова превращает его в некую условность, в
приемлемое и даже удобное для всех обозначение того общества, того периода истории, который
предшествовал капиталистическому. Практически в немарксистской историографии «феодализм» - это
другое обозначение понятия «традиционный Восток», едва ли не синонимичное ему. Но в том-то и
дело, что это отождествление приемлемо и не вызывает споров лишь в немарксистской историографии,
где не существует понятия «феодализм» в качестве формации. И совсем иначе обстоит дело в
марксистской историографии, где слово «феодализм» преимущественно используется в смысле
формации.
Имея это в виду, важно заметить, что использование термина «феодальный» применительно к
неевропейским структурам неизбежно предполагает, что речь идет об обществе, подобном
европейскому феодальному обществу. В полном соответствии с учением о формациях историками-
марксистами при этом подразумевалось не сходство социально-политических институтов или систем
уделов-феодов, но именно единство формаций. Происходила некая как бы незаметная подмена понятий.
Не европейский феодализм как система феодов сопоставлялся с неевропейскими периодами
политической раздробленности и сходных явлений, а европейское феодальное средневековье как
формация воспринималась в качестве образца для конструирования средневекового восточного
феодализма как формации. Происходила явная терминологически-понятийная путаница: одним и тем
же словом именовали разные системы отношений. Ведь в средневековой Европе господствующий класс
частных собственников (феодалы) эксплуатировал труд зависимого от него крестьянина, причем
государство опиралось на этот класс и объективно выражало его волю. В неевропейских обществах,
включая и средневековые, все обстояло иначе: выполняющее функции господствующего класса государство
в лице причастных к власти во главе с правителем жило за счет ренты-налога с землевладельцев, прежде
всего с производителей-крестьян. Феодалов как отделенного от государства господствующего класса здесь
никогда не было, как не было и феодального землепользования, феодального землевладения, феодальной
частной собственности.
Так как же все-таки быть с проблемой феодализма на Востоке? Призывать отказаться от
использования «феодальной» терминологии в нынешних условиях несколько напоминало бы
стремление бороться с ветряными мельницами. Надеяться на то, что несоответствие упомянутой
терминологии духу строгого смысла теории приведет к отказу от удобного и всем понятного термина,
пока не приходится. Но, учитывая все сказанное, стоит воздерживаться от слишком частого и
бездумного употребления «феодальной» терминологии и уж во всяком случае не использовать ее тогда,
когда это явно искажает смысл анализируемого явления либо процесса. Например, когда речь идет о
восточном средневековье как этапе исторического пути стран и народов Востока.