 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
41
от давления господствующей системы ценностей. Это происходит, когда культурные
операторы действуют исключительно мощно, а все средства самозащиты, о которых
мы говорили выше, исчерпаны или неприемлемы. Факторами, способствующими этому
роду суицида, являются, во-первых, очень высокая ригидность (жесткость) внутренней
ценностной структуры, во-вторых, ее нестабильность (вызванная любыми причинами)
и, в-третьих, декомпенсированность некоторых видов эмоционально-ценностной
ориентации — преимущественно трагизма и романтики. Примеры самоубийства этого
рода легко найти самостоятельно.
Другой, более сложный случай самоубийства — это акт, которым человек
утверждает свою абсолютную, «последнюю» свободу. В реальности такой вид
самоубийства встречается крайне редко, но от этого он не теряет своей значимости,
особенно в культуре новейшего времени. Художественно описал этот тип суицида
Ф.М. Достоевский в образе Кириллова из романа «Бесы». Кириллов видел «последнюю
свободу» человека в освобождении от Бога, вернее, от идеи Бога. У Достоевского
Кириллов теоретически обосновывает свое самоубийство следующим образом: «Кому
будет все равно, жить или не жить, тот будет новый человек... Если Бог есть, то вся
воля Его, и из воли Его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить
своеволие... Я не понимаю, как мог до сих пор атеист знать, что нет Бога, и не убить
себя тотчас же? Сознать, что нет Бога, и не сознать в тот же раз, что сам богом стал —
есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам. Если сознаешь — ты царь и уже не
убьешь себя сам, а будешь жить в самой главной славе. Но один, тот, кто первый,
должен убить себя сам непременно, иначе кто же начнет и докажет? Это я убью себя
сам непременно, чтобы начать и доказать».
Идею свою Кириллов в конце концов реализует, доказывая тем самым, что его
построения были не одной лишь философской спекуляцией.
Идея Кириллова о самоубийстве как акте свободного волеизъявления личности в
XX в. была подхвачена экзистенциализмом и в художественной и философской форме
была развернута Камю, Сартром и др. Так что не считаться с такой культурологической
мотивацией суицида в наше время, очевидно, нельзя.
В самоубийстве Кириллова прослеживается еще один аспект, который не
акцентировали Достоевский и тем более его последователи. А между тем это уже чисто
культурологический аспект. Суицид Кириллова являлся наряду с актом свободного
волеизъявления последней попыткой утвердить свою систему ценностей вопреки
общепринятой. И самоубийства по этой причине начались задолго до Кириллова и
весьма часто имели место в реальности. В сущности, именно такое значение
самоубийства содержится в расхожих словах «умереть за идею». Люди, которые
отказываются изменить свои убеждения под угрозой неминуемой смерти суть, конечно,
самые настоящие самоубийцы, утверждающие своим добровольным уходом из жизни
непоколебимость и истинность своей культуры. Примеров такого рода суицида вполне
достаточно и в жизни, и в литературе.
Наконец, последний культурологический тип суицида — это результат
гипертрофированной иронии, которая, как мы помним, в пределе разрушает любую
систему ценностей и делает жизнь человека культурологически бессмысленной. В
ситуации, когда все равно, жить или умереть, человек свободно может выбрать смерть
без всяких внешних причин — примером тому может быть уже упоминавшийся выше
Ставрогин из романа Достоевского «Бесы».
Как следует из вышесказанного, однозначной культурологической оценки
самоубийству дать нельзя. Оно может быть и подвигом, и актом отчаяния, и
реализацией философской идеи, и выходом личности из царства необходимости в
царство свободы. Все здесь зависит от конкретного случая и конкретного человека.