 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
238
Сопоставление биографий художников одного типа позволяет убедиться, что сам
характер жизненных и творческих противоречий, особенно способ их преодоления, глубоко
укоренен не только в особенностях индивидуального темперамента, но и в ментальности
соответствующей культуры. Следовательно, жизненный путь художника, все расставленные
на его пути ловушки и способы уклонения от них характеризуют не только витальную силу
индивидуальности, но и саму почву культуры, породившей этот выбор, это поведение, эту
драму, это творчество. Из взаимодействия витальности и ментальности складывается
конкретный рисунок жизни, судьба таланта корректируется незримой логикой культуры.
Изучение групп художников, помещенных в ту или иную историческую систему
биографий, позволяет обнаружить то, что можно назвать взаимоориентированностью судеб
представителей разных видов искусств. Речь идет не просто о схожести жизненных
мотивировок, но и о близости поэтов, музыкантов, актеров как определенных
психологических типов. Строго говоря, очень трудно понять и доказать, что выступает здесь
первоначалом: художник, формируемый эпохой, или, напротив, сам изменяющий ее через
утверждение новых способов мироощущения и бытия. Сопоставление этапов жизненного
пути художников, обнаруживающих общность своих судеб, свидетельствует о том, что чисто
индивидуальные антропологические характеристики могут становиться и характеристиками
культурно-антропологическими.
Интересно наблюдение о существовании несомненных перекличек и тесной связи между
фигурами М.Ю. Лермонтова и его известного современника актера П. Мочалова. Театровед
Б. Алперс отмечает, что «между Лермонтовым и Мочаловым есть много поразительно
схожего, это сходство зачастую идет очень далеко, вплоть до своеобразных изгибов их
человеческих характеров. В созданиях Лермонтова и Мочалова по существу даны варианты
одной и той же психологии, одного и того же психологического типа человека этой эпохи...
И самое одиночество Мочалова в театре и в художественном мире близко напоминает гордое
и вместе с тем мучительное одиночество Лермонтова и его героев».* Знаменитые
«мочаловские минуты», вспышки необычайного эмоционального подъема (актер был
органически неспособен играть ровно на протяжении всего спектакля) сопоставимы с
сильными романтическими импульсами и озарениями поэзии М.Ю. Лермонтова.
* Алперс Б. Театр Мочалова и Щепкина. М., 1979. С. 179, 181.
Творческие усилия, направляемые на совершенствование своего искусства, таким
образом, сказываются и на собственной жизни художника. Искусство, являясь
первоначально предметом жизненных усилий личности, ее целью, постепенно превращается
в средство творения жизни этой личности. Ф. Шлегель о своем герое романа «Люцинда»
писал: «Подобно тому, как совершенствовалось его искусство, к нему само собой пришло то,
чего ему прежде не удавалось достичь никакими стараниями, так и жизнь его превратилась
в некое произведение искусства (курсив мой. —
O.K.), причем, в сущности, он даже не
уловил, как это произошло».
С помощью каких понятий можно описать сам процесс жизнетворчества, в чем он
выражается? Уже возможность подобной постановки вопроса обличает самосознание
человека Нового времени. Как ни странно, но большинство статей в современных словарях и
энциклопедиях освещают понятие судьбы, опираясь на традиционные взгляды античности
или средневековья. Отсюда толкование судьбы лишь как того, что предопределено,
отождествление ее с роком, фатумом и т.п. Близкие значения обнаруживались и в
традиционной русской культуре: судьба как «доля», «участь», от которой не уйдешь
(«Согласного судьба ведет, несогласного — тащит» и т.п.).
Идеи сознательного жизнетворчества, т.е. авторства своей собственной судьбы,
складываются, как это ни покажется парадоксальным, в русле религиозной доктрины
кальвинизма, благодаря пуританской этике. Как известно, кальвинизм придавал огромное
значение действию, усилию, земному успеху. Считалось, что только через действие,