 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
61
Точно так же Деметрий, заставший возвышение Македонии, подчеркивает тщетность нашего
исторического честолюбия перед лицом бесстрастного Рока времени. «Даже если ты охватишь взором
не бессчетное число времен или многие поколения, но лишь последние 50 лет, ты прочтешь в них
неумолимость судьбы. Я спрашиваю тебя, считаешь ли ты возможным, что через 50 лет персы или ...
македонцы... если бы Бог предсказал им будущее, поверили когда-нибудь, что к тому времени, в
котором мы живем, даже имя персов совершенно бы исчезло — персов, которые овладели почти всем
миром, — и что македонцы, имя которых до сих пор было едва известно, сейчас стали бы властителями
всего? Но это судьба, которая никогда не заключает договора с жизнью, но всегда нарушает наши
расчеты новыми ударами и заставляет признать свою силу, уничтожая наши надежды. Также сейчас эта
судьба, одарившая македонцев целым Персидским царством, делает для всех людей очевидным, что
преподносит им эти благодеяния до тех пор, пока не решит распределить их иначе»*.
* Цит. по: Философия истории. Антология. М.: Аспект-Пресс, 1994. С. 267.
Как не сопоставить этот мужественно-мудрый взгляд с непомерной кичливостью наших левых и
правых революционеров, всех этих создателей «тысячелетнего Рейха», мирового социализма, а теперь
нового однополярного мира, каждый раз объявляющих, что они нашли окончательное решение
истории! Все нынешние победители, вместо того чтобы благодарить удачу и отдавать себе отчет в ином
возможном, не преминут объявить, что вся человеческая история закономерно вела именно к их
триумфу, в котором воплощена сама логика мировой эволюции, не больше не меньше.
Словом, если в области естествознания наша мысль шла от Птолемея к Копернику, от геоцентризма к
гелеоцентризму, то в сфере исторического зрения мы шли скорее обратным путем: от коперников
античной исторической классики к птоломеям провинциально-самоуверенного профессизма.
Поражает
неисправимость последнего: наблюдая крушение очередного авангарда, прогрессисты тут же идут в
услужение к следующему, объявляя, что на этот раз мы имеем дело с безошибочным историческим
выбором и окончательной победой.
Невозможно отрешиться от впечатления, что где-то произошла роковая подмена: историзм, некогда
утверждавший достоинство человека в истории тем, что обязывал ее прислушиваться к нашим чаяниям,
превратился в уродливую карикатуру, унижающую и отрицающую наше достоинство. Каково же
происхождение историзма — установки на то, что История имеет вектор — движения как раз в том
направлении, в котором реализуется великое обетование?
Здесь мы снова подходим к «классовому» делению людей по отношению к истории. Те, кто успешно
устроился в настоящем и присоединился к господам мира сего, ориентированы на статус-кво — им не
нужна история, олицетворяющая великие перевороты. Напротив, те кто потерпел неудачу и отчаялся в
настоящем, страстно ждут, что рок или разум истории «подставит ножку» зарвавшимся победителям.
Таким образом, историческое сознание надежно устроенных здесь, на грешной земле, носит плоский,
экстраполирующий характер, чураясь исторического мистицизма. Сознанию же неустроенных
свойственна особого рода мистическая впечатлительность к таинственным вулканическим процессам,
спрятанным за покровом повседневности. Их взгляд высматривает малейшие трещины в порядке бытия,
которые самоуверенные господа мира сего не замечают, их ухо улавливает таинственный подземный
гул...
Когда же произошел этот роковой раскол на исторических позитивистов, верящих в вечное теперь, и
исторических апокалиптиков, знающих, что сколько веревочка не вейся — конец будет?
Если брать во внимание не частные прецеденты, а всемирный масштаб, то поиски источников такого
раскола ведут к истории еврейского народа. Этот народ был тем неудачником древней политической
истории, которому суждено было терпеть систематические поражения от более могущественных
соседей. Первая здоровая реакция на поражение — жажда реванша. Но все попытки Реванша в борьбе с
такими мировыми империями, как Вавилон, Египет и Рим оказались безнадежными. Если такое
происходит на протяжении веков, то у новых поколений возникает соблазн сменить идентичность,
влиться хотя бы поодиночке в ряды победителей, адаптироваться к новой реальности.
Возникает жесткая дилемма: либо сохранение изгойской коллективной идентичности народа-
пораженца, либо стратегия постепенной натурализации в среде победителей в форме
индивидуалистической морали успеха. Модернизируя эти различия, можно было бы сказать о
коллективной революционной апокалиптике, с одной стороны, и о социал-реформистской
постепеновщине и теории малых дел — с другой.