 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
171
непредсказуемость исторического процесса. Если бы не было свободы зла, связанного с основными
началами человеческой жизни, утверждает Бердяев, то не было бы и истории.
Поскольку история не имеет смысла в себе, а имеет лишь метаисторический смысл, постольку
неизбежен конец истории и суд над ней, представленный в мифологеме апокалипсиса. Однако вопреки
догматическому истолкованию апокалипсиса как «страшного суда», Бердяев, исходя из своих
персоналистических установок, полагает, что это будет суд во имя человеческой личности и конца
бесчеловечной истории. Это будет своего рода персоналистическая революция во имя реализации
полноты жизни человеческой личности. В этом смысле апокалипсис — это не только откровение конца
истории, но и откровение конца зла внутри истории.
Проблема отношения человека и истории разрешима только на почве эсхатологии, т.е. философии
истории как учения о конце земной истории и ее завершении в вечности, в Царстве Божием. Однако
царство Божие не наступит само собой или милостью Божией, оно «уготовляется человеком», зависит
от его творческих усилий. Но и Бог не безучастен в этом процессе, он направляет творческие силы
человека к созиданию высших ценностей, концентрация которых способна прорвать жесткие законы
необходимости объективированного, «падшего» мира и послужить зародышем нового зона, или нового
просветленного цикла существования вечности. История, таким образом, есть Богочеловеческий
процесс. В этом вопросе Бердяев следует за Вл. Соловьевым. Однако, как весьма тонко заметил Лев
Шестов, двуединая формула Богочеловечества претерпела у Бердяева определенную эволюцию: «По
мере того как растет и обогащается независимым содержанием человек, умаляется и беднеет Бог. До
такой степени беднеет, что формула сама начинает терять устойчивость и грозит опрокинуться:
Богочеловечество грозит превратиться в человекобожество»*.
* Шестов Л. Николай Бердяев. Гносис и экзистенциальная философия // Бердяев Н.А.:
pro
et
contra. СПб., 1994. Т. 1. С.
412—413.
Сквозной для историософских исканий и публицистических раздумий Н.А. Бердяева является тема
судьбы России. С нее он начинает свое участие в сборнике «Вехи», этой теме посвящен его полный
драматизма сборник статей, написанных во время первой мировой войны, «Судьба России», ей
посвящено одно из завершающих исследований Бердяева «Русская идея».
В «Судьбе России» Бердяев прогнозирует мессианскую роль России в мировом историческом
процессе. Надежду на нее, в духе своих апокалиптических настроений, он связывал с войной. Он
надеялся, что «великий раздор войны» приведет к тому, что «творческий дух России займет, наконец,
великодержавное положение в духовном мировом концерте»*. Причем историческое будущее России
Бердяев связывал прежде всего с ее серединным положением между Востоком и Западом. «Россия
может сознавать себя и свое призвание в мире лишь в свете проблемы Востока и Запада. Она стоит в
центре восточного и западного миров и может быть определена как Востоко-Запад». Поэтому Россия не
может противопоставлять себя Западу, равно как и стремиться стать Западом. Россия должна сознавать
себя Востоко-Западом, ее призванием является соединение двух миров, а не разъединение их. Но и
Западу нужна Россия как «свое-другое», которое позволит ему преодолеть ограничивающую его
самонадеянность. «Россия — великая реальность, и она входит в другую реальность, именуемую
человечеством, и обогащает ее, наполняет ее своими ценностями и богатствами. Космополитическое
отрицание России во имя человечества есть ограбление человечества. И Россия должна быть возведена
до общечеловеческого значения. Россия — творческая задача, поставленная перед всечеловечеством,
обогащающая мировую жизнь».
* Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990. С. 9.
Возвращаясь к данной теме после тяжелого поражения России в Первой мировой войне, Бердяев с
великим прискорбием констатирует: «Русский народ не выдержал великого испытания войны. Он
потерял свою идею». Значит ли это, что идея России оказалась ложью? — задается он мучительным
вопросом и с надеждой, переходящей в уверенность, отвечает: »Идея России остается истинной и после
того, как народ изменил своей идее, после того, как он низко пал. Россия, как Божья мысль, осталась
великой, в ней есть неистребимое онтологическое ядро».
В конце жизни после Второй мировой войны, из которой Россия вышла с честью, Бердяев вновь
обращается к русской идее в работе с идентичным названием. И хотя во введении к работе он, по
существу, повторяя определение Вл. Соловьева, декларирует, что его будет интересовать не столько то,
«чем эмпирически была Россия», сколько то, «что замыслил Творец о России», «русская идея» в его