 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
115
привлекательной, с другой же – недостаточной. Привлекательность ее прежде всего в том, что она
учитывает непреложный факт дискуссионности многих литературных произведений и индивидуально-
личностный аспект в постижении художественных созданий. Разнообразные интерпретации, среди
которых бывает нелегко, а то и невозможно выбрать одну верную, часто именно этими факторами и
порождены. Настаивать в этих случаях на непременной однозначности прочтения значило бы
действительно проявлять неплодотворный догматизм.
Во-вторых, идея В.Е. Хализева привлекает тем, что, очерчивая круг интерпретаций «научно-
корректных», ставит тем самым определенный заслон интерпретациям некорректным, явно
субъективным, натянутым, искажающим смысл. Но тут уже начинает проявляться то, что мы назвали
недостаточностью концепции. Не говоря уже о том, что «диапазон» можно растягивать и сужать в
зависимости от того, насколько широко понимать «научную корректность» конкретных интерпретаций,
возникают и другие вопросы. Например: как соотносятся между собой интерпретации внутри
допустимого диапазона? Они или в принципе равноправны и несводимы друг к другу
(при этом среди
интерпретаций возможны и взаимоисключающие?), или являются вариантами некоторой одной,
«идеальной» интерпретации, различаясь по степени глубины, полноты и т.д. В первом случае
открывается опасный простор интерпретационному произволу, так как в принципе непонятно, откуда
может взяться множество равноправных толкований одного, единого художественного целого. И
поскольку в этих условиях совершенно неясно, чем же определяется «научная корректность», мы
неизбежно возвращаемся к «шеллинговско-потебнианским крайностям».
Второй случай представляется логически менее противоречивым, однако тогда, собственно, не
обязательно говорить о «диапазоне» – скорее, речь должна идти о том, что среди многих относительно
верных, научно корректных интерпретаций есть или может быть одна верная, остальные же относятся к
ней как варианты, в той или иной мере приближенные к идеалу или отдаленные от него. Тогда это –
принципиальное возвращение к точке зрения Скафтымова.
Может быть, лучше и продуктивнее остальных представлял себе диалектику объективного и
субъективного в гуманитарном познании (а следовательно, и в интерпретации) М.М. Бахтин. Он
различал два типа познания – познание вещи и познание личности. Первое в пределе может и должно
быть абсолютно объективно, ибо вещь можно до конца «исчислить» и без ущерба для ее сущности
превратить в «вещь для нас», так как вещь, предстающая как чистый объект, сама по себе начисто
лишена субъективности. Познание же личности, по определению, не может быть совершенно
объективным, ибо такое познание есть всегда «встреча» двух субъективностей, в результате чего это
познание осуществляется как диалог. Сущность же диалога Бахтин определял как взаимопроникновение
двух сознаний, при котором «активность познающего сочетается с активностью открывающегося
(диалогичность); умение познать – с умением выразить себя <...> Кругозор познающего
взаимодействует с кругозором познаваемого. Здесь "я" существую для другого и с помощью другого»*.
Отсюда и принципиальные различия между науками естественными и гуманитарными, точностью
естественнонаучной и литературоведческой: «В литературоведении точность – преодоление чуждости
чужого без превращения его в чистое свое <...> Точные науки – это монологическая форма знания;
интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект – познающий
(созерцающий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь <...> Но
субъект (личность) как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо, как субъект, он не
может, оставаясь субъектом, быть безгласным, следовательно, познание его может быть только
диалогическим».
___________________
* Бахтин М.М. К методологии литературоведения // Контекст – 1974: Литературно-теоретические исследования. М.,
1975. С 205.
Развивая идеи Бахтина, хорошо пишет о специфике филологического познания С.С. Аверинцев: «Как
служба понимания филология помогает выполнению одной из главных человеческих задач – понять
другого человека (и другую культуру, другую эпоху), не превращая его ни в "исчислимую" вещь, ни в
отражение собственных эмоций»*.