 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
98
монополистами (единственной «последовательно социалистической», «последовательно
демократической», «последовательно либеральной» и т. п. силой).
Таким образом, западный способ властвования основан на производственно-технологическом
принципе перманентного вмешательства, спровоцированного активизма как верхов, так и низов.
Восточный принцип прямо противоположен. Он основан на процедурах разграничения всего
вымученного, искусственного, изобретенного и привнесенного извне от естественного, устоявшегося,
проверенного, соответствующего принципу «у-вэй». И с этой точки зрения институт восточ-
ной монархии надо признать наиболее адекватным данным критериям. Он порождает несуетливую
власть, уверенную в себе, свободную от необходимости провоцировать, манипулировать, совращать,
подстрекать... Ее духовную опору составляет традиция, а не идеология (т. е. созданные
интеллектуалами модные учения), ее социальную базу составляют укорененные и ответственные «отцы
семейств», а не неприкаянные «младшие сыновья», выпавшие из семьи, из традиции, из самой
национальной истории.
Для того чтобы оценить этот тип власти не по критериям «идеально возможного», а по сравнению с
реально имеющимися альтернативами, используем реальный опыт истории. Сначала возьмем пример
России. Ее пространственное, этноконфессиональное, социально-групповое и геополитическое
разнообразие таково, что как только в ней рухнул институт наследственной монархической власти и в
права вступил закон производства власти, так сразу же обнаружилось, что многообразные социально-
политические силы производят свои проекты власти, которые невозможно или почти невозможно
согласовать. Отсюда – угроза сепаратизма и распада страны, предотвращаемая только силой жестокой
диктатуры (какую и представлял большевистский режим). Вот как описал ситуацию И. Солоневич на
примере первой смуты – 1917 года: «В Москве кто-то там заседает. В Киеве уже кто-то успел засесть. В
Москве обсуждаются проекты "самоопределения вплоть до отделения", а в Ташкенте какой-то
тюркский дядя уже успел собрать своих джигитов. В этих условиях среднеазиатский декханин хлопка
сеять не будет. Он посеет пшеницу. Подмосковный текстильщик останется без хлопка и без хлеба,
украинский хлебороб – без ситца и соли. Все они вместе взятые останутся без нефти и керосина, а
товарищам железнодорожникам – почти сплошь великороссам – придется возвращаться восвояси,
бросая на произвол судьбы и джигитов, и паровозы, и вагоны, и оставляя страну без транспорта»*.
*
Солоневич И. Указ. соч. С. 63.
70 лет спустя Россия, отдавшись новому процессу производства власти, воспроизвела описанную
ситуацию, причем – без всяких поправок на прогресс, на опыт истории, на новые императивы
индустриального и постиндустриального общества. Она в очередной раз скатилась в хаос, остановить
который никакими либерально-демократическими процедурами невозможно. Означает ли это, что
России необходимо вернуться к институту восточной монархии? Первое возражение – из
прогрессивного лагеря – несомненно будет состоять в том, что Россия давно уже переросла этот
архаичный институт, который к тому же вообще не соответствует стандартам конца XX века и
передовым веяниям эпохи. Против этого трудно возразить: и Россия по своему духовному складу и
общественной психологии уже не монархическая страна, и дух времени восстает против этого. Но при
всем том необходимо признать исторический парадокс: при архаичном институте монархии жизнь в
России была несравненно более стабильной и цивилизованной, чем при режимах, установленных то
левыми западниками (большевиками-марксистами), то правыми западниками (либералами-
«чикагцами»).
Россия в исторических катаклизмах не останавливается на умеренно-компромиссных вариантах, а
неизменно берет, с подачи своего интеллектуального и политического авангарда, «самые передовые», т.
е. самые радикальные проекты и рискует идти до конца, до полного разрушения уклада и традиций, по
пути бескомпромиссного внедрения этих проектов. В результате, если судить об итогах не в
абстрактных терминах того или иного учения, а по нелицеприятным критериям повседневности, в
России уже дважды имел место откат из цивилизации в варварство, из порядка – в хаос, из социального
состояния – в асоциальное.
А теперь обратимся к другим примерам, касающимся более несомненного, неоспоримого Востока,
чем восточная идентичность России.
Возьмем Турцию. После того как в Турции была упразднена монархия, турецкое общество оказалось
в плену драматического цикла. Если в российском политическом обществе демократическое