 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
96
(без которой народ раскалывается и рассыпается, лишаясь цементирующего влияния великого
культурного завета), чем модернизационно-технологические принципы западной политической жизни.
Следование традиции и анамнесис как процедура ее повседневной поддержки не означает мертвой
окаменелости общества. Напротив, в обществе Востока, в частности в современном Китае, особое
значение придается реинтерпретации древних текстов, в первую очередь, конфуцианских.
Реинтерпретация означает, что данный народ приспосабливается к современности и отвечает на ее
вызовы не путем самоотказа и подражания чужим образцам, а на основе выявления скрытых
альтернатив собственной культуры, развертывания ее потенциала в пространстве и во времени.
Нарушение «сыновьей почтительности» к собственной традиции чревато не только потерей
национального достоинства, подменяемого рабской подражательностью чужим образцам, но и риском
политической нестабильности. На Западе принято противопоставлять собственное линейное –
устремленное вперед – политическое время восточному циклическому времени, постоянно
возвращающемуся назад, чреватому драматическим реваншем прошлого над будущим. Иными словами,
стабильность там связывается с прогрессом, нестабильность – с реставрациями. Но на Востоке
преобладают иные оценки. Источником нестабильности призна¸тся историческое нетерпение и
культурная неосмотрительность – иными словами, нарушение принципа «сыновьей почтительности» по
отношению к прошлому. Когда младшие – по возрасту и статусу – не желают ждать своего часа, они
расстраивают социально-историческую гармонию и создают опасность смуты.
Задумаемся, что именно проявляется и проясняется в опыте смуты?
В ней проясняется тщета нигилистических новаций – наказание за то «политическое озорство» и
гордыню, которые проявили нетерпеливые сыновья, замыслившие подхлестнуть историю и исправить
традицию. В опыте смуты компрометируется та новизна, которая появилась и в разрыве с традицией и с
долгом «сыновьей почтительности» в отношении тех социально-политических институтов и
установлений, в которых воплотился длительный опыт предшественников. Применяя термины
неофрейдизма*, можно сказать, что реакция на смуту отражает реванш принципа реальности** над
принципом удовольствия*** (вседозволенности), которому поддались неосмотрительные сыновья, не
видящие в традициях ничего, кроме нелепых предрассудков или своекорыстных стеснений. Здесь-то и
обнажается механизм исторического цикла: традиция–неосмотрительный социально-политический
эксперимент – новое возвращение к традиции. Таким образом, драматическая цикличность
политической истории вытекает не из принципов восточного общества, а из их нарушения.
Непочтительные «сыновья» своими опрометчивыми и социально безответственными новациями
вызывают хаос, а реакцией на хаос оказывается возвращение к традиционализму, теперь уже
обретающему черты фундаменталистской ортодоксии.
* Неофрейдизм
– направление западной социальной философии и психологии, связанное с пересмотром концепции З.
Фрейда в духе реабилитации человеческого подсознания и критики подавляющих его общественных институтов (Фрейд,
напротив, в конфликте подсознания и культуры занимал преимущественно сторону последней). Неофрейдизм дополняет
марксистскую концепцию социально-экономического отчуждения личности концепцией витального отчуждения
(«репрессивное» общество посягает на нашу чувственность).
** Принцип реальности – термин неофрейдизма, означающий жесткие внешние ограничения и нормы.
*** Принцип удовольствия
– термин неофрейдизма, означающий сидящее в человеке инфантильное начало, не
признающее норм и требующее немедленного удовлетворения его влечений.
Там, где принцип «сыновьей почтительности» остается в силе и таким образом предохраняет
общество от волюнтаристских вмешательств политических технологов, вместо триады драматического
цикла мы имеем линейный процесс непрерывного самообновления, или реинтерпретации традиции. Не
случайно один из ключевых терминов конфуцианского учения является ли, который сочетает значение
двух глаголов «повторять» и «практиковать». Ли означает практикующую мудрость, заимствующую
свои откровения в тысячелетнем опыте культуры, но при этом проверяющую и реинтерпретирующую
его в процессе практики.
Надо сказать, что эти выводы конфуцианства в чем-то весьма созвучны выводам «немецкой
исторической школы»*, ставшей интеллектуальной реакцией на смуты французской революции.
Принцип этой школы напоминает принцип «у-вэй» в его политико-историческом приложении: все то,
что самой длительностью своего исторического существования доказало неслучайный характер,
должно быть уважаемо и сохранено потомками. Эта презумпция доверия к истории больше
соответствует установкам восточного политического мышления, чем западного, исходящего из