 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
53
могут принимать решения, например о размещении новых ракет средней дальности в странах
Восточной Европы, без всякого согласования с бесправным и декоративным Верховным Советом
СССР. Отцы-основатели Америки предвидели подобные коллизии, но при этом полагали, что
легитимность в долгосрочном плане важнее конъюнктурной эффективности. Поэтому главные усилия
они посвятили проблеме законодательного контроля над действиями исполнительной власти и
заложили основы сильного Конгресса.
Надо сказать, что отцы-основатели новой Российской Федерации поступили в этом отношении
иначе: они явно отдали предпочтение принципу эффективности в ущерб легитимности. Поскольку они
не совсем верили в «демократические инстинкты» российского народа и в его способность делать
«правильный выбор», то они смогли оградить действия демократичного президента от опеки со
стороны «не совсем демократического» парламента, в особенности его нижней палаты, состав которой
целиком формируется на выборной основе. В Конституции заложены статьи, позволяющие главе
исполнительной власти распускать парламент, если последний будет противиться выдвигаемой
президентом кандидатуре главы правительства. Но тем самым подрывается принцип подотчетности
действий исполнительной власти – законодательной. Это усугубляется тем, что силовые министерства
переданы в непосредственное ведение президента, а многие другие важные министерства дублируются
службами лично подвластными президенту и недоступными контролю законодательной власти.
Здесь возникает вопрос: как будут развиваться события, если «демократически благонамеренный»
президент уйдет и на его место заступит «демократически неблагонамеренный» – ориентирующийся
«не на тот» электорат, «не на те» политические образцы и «не на ту» идеологию? Словом, приходится
сделать вывод, что российские реформаторы основывались не на рационалистическо-технологическом
принципе западной демократии, уповающей на институционально-правовые механизмы и гарантии, а
на старом принципе личной преданности.
Остановимся теперь на специфических основаниях и прерогативах третьей ветви власти – судебной.
Независимость судебной власти означает, что она не подчиняется ни исполнительной, ни
законодательной власти, и вообще не подчиняется ни одной общественной инстанции, кроме Его
Величества Закона. Обычное, связанное с авторитаро-под-даннической традицией понимание закона
или права состоит в том, что последнее требуется как средство в руках государства-орудия,
предназначенное подчинить граждан государству как воплощению высшей коллективной воли или
высшего блага. Но суть правового принципа как источника независимой судебной власти состоит как
раз в том, что он требует подчинения закону не только отдельных граждан, но и самого государства.
Речь идет, таким образом, о своеобразном дуализме государства и права. Перед лицом права
государство как бы понижается в своем статусе и вместо олицетворения всеобщей воли выступает как
одна из частных инстанций, способная быть столь же небезупречной и небескорыстной, как и любые
другие частные инстанции, и потому нуждающейся в юридическом присмотре.
Такое понимание государства плохо вписывается не только в не-западную политическую и
культурную традицию. По свидетельству специалистов в области конституционного права, оно плохо
дается и континентальной Европе. Так, французский специалист в этой области И. Коннак отмечает,
что во Франции публичная власть не устает напоминать гражданам, что она представляет волю
большинства и потому должна иметь неограниченные права. «С того момента, как власть стала
воплощать демократическую волю народа, все то, что ограничивает эту власть, признается
антидемократическим»*.
* Соппас У. Le juste Pouvoir. Essais sur les deux chemins de la democratic. P., 1983 P. 123.
Таким образом, между демократическим пафосом неограниченного народного суверенитета и
пафосом конституционно-правового принципа имеет место противоречие. Как отмечают теоретики
конституционного права, французская правовая система представляет собой результат компромисса
между правовым принципом независимой судебной власти и гегемонистским принципом
неограниченного суверенитета большинства. Следовательно, конституционно-правовой принцип,
требующий подчинения государства праву, основывается на презумпции недоверия к государству –
особенность, плохо совместимая с революционной эйфорией и якобинства во Франции, и большевизма
в России. В самом деле, основатели того, что называлось новым, справедливым строем и новой,
народной властью, естественным образом склонны были безоговорочно доверять этому строю и этой
власти, а всякие меры конституционно-правовой предосторожности в отношении новой власти
рассматривать как злопыхательство реакционных сил.