Navigation bar
  Print document Start Previous page
 16 of 148 
Next page End  

16
человек в ней работник», надо было предварительно изменить статус природы, принизить ее до мертвой
материи. Мертвая материя в отличие от живой ни к чему человека не обязывает: она бесчувственна и
безгласна, и к ней вполне можно относиться как к средству.
С тех пор и действует эта социокультурная закономерность: если вы решаетесь к тому или иному
природному или социальному объекту относиться сугубо утилитарно, вам надо предварительно
понизить его статус – увидеть в нем всего лишь вещь. Технологическое отношение к миру –
вещистское, оно предполагает субъект-объектную дихотомию: я, в качестве субъекта, имею перед
собой мир, пониженный до роли объекта и тем самым снимающий с меня ограничения нравственно-
религиозного закона.
К этой же процедуре понижения статуса окружающего мира принадлежит идея
конгломеративности. Если мир представляет собой взаимосвязанную гармоничную систему, то наши
произвольные вмешательства с целью извлечения для себя полезного и избавления от бесполезного
непозволительны. Но если он выступает как некий склад или кладовая ресурсов, если порядок в мире
предстоит налаживать нам, людям, а сам он лишен внутренней системной упорядоченности, то
открывается возможность чисто технологического подхода. Здесь лишнее, нефункциональное,
«бесполезное» для человека можно решительно устранять, полезное – изымать. Как характерно то, что
люди, принадлежащие к великим восточным традициям – конфуцианской, буддистской, даосистской, –
не мыслят для себя той утилитарно-технологической свободы, которая в свое время развязала руки
западному «фаустовскому» человеку. Вот, например, о чем говорит буддизм: «Закон заботится и о
низшем, и о среднем, и о высшем. Поэтому я должен сделать свое сознание подобным закону. Закон
нельзя понимать как нечто приятное. Закон нельзя переделать»*.
* Нидам Дж. Указ. соч. С. 91.
В великих традициях Востока человек не возвышается над окружающим миром в качестве
монопольного субъекта, перед которым лежат безгласные объекты: «закон одинаково заботится и о
низшем, и о среднем, и о высшем». Поэтому нам следует пересмотреть тот наивно-самоуверенный
стереотип европоцентричного сознания, согласно которому технологическая отсталость Востока от
Запада коренится в его примитивизме. Восток не потому не освоил технологический принцип во всей
полноте его возможностей, что этому мешал примитивизм его культуры. Современная культурология
дает нам весьма убедительные свидетельства необычайной рафинированности цивилизаций Востока, по
сравнению с которой западная цивилизация выглядит примитивно одномерной. Технологическая
«неудача» Востока связана с его этикой, со специфическим для него отношением к миру, которое,
кстати, ныне в значительной мере «реабилитировано» и новейшей, постклассической наукой Запада, и
его постклассической культурой, уяснившей для себя экологические и нравственные туники модерна.
Поэтому не будем путать архаику с варварством. Варварство – это то, что стоит позади архаики, еще не
доросло до нее, либо представляет продукт грубого разрушения архаики (как правило, под ударами
извне), результат забвения культурной памяти и связанных с нею заветов и запретов.
Европейская инструментальная наука – источник промышленных и социальных технологий, может в
известном смысле оцениваться как варварский разрыв с великой традиционной мудростью, с
интуициями высшего космического порядка. Традиционная мудрость, позволившая человечеству в
течение многих тысячелетий избегать великих экологических и социальных катастроф, состоит в
единстве Истины, Добра и Красоты. Со времен европейского Ренессанса наука как средство
выпытывания тайн природы – добывания полезных истин – постепенно эмансипируется от велений
Добра – от цензуры нравственного запрета, олицетворяемого религиозной верой. Эта эмансипация
науки от религиозной морали чрезвычайно ускорила формирование особого инструментального разума,
которому современная техническая цивилизация обязана всеми своими достижениями.
Следующий прорыв в системе современного духовного производства произошел тогда, когда
наметилось обособление искусства от морали – возник художественный авангард, третирующий
Истину и Добро во имя «безграничной свободы». Два указанных «авангарда», научный и
художественный, открыли в мире несметное количество новых сил и возможностей, которые
консервативный моральный разум наверняка не Дерзнул бы открыть. Проблема, однако, заключается в
том, чтобы окультурить эти силы – подчинить их долгосрочным интересам человеческого выживания
на Земле, связанным с нахождением новой гармонии Человека и Космоса. Но это – задача, заведомо
выходящая за пределы утилитарно технологического разума, который, словно Мефистофель, открывает
нам новые, неожиданные возможности, но требует за это поступиться чем-то этически высшим, о
Сайт создан в системе uCoz