Navigation bar
  Print document Start Previous page
 139 of 148 
Next page End  

139
И может ли это чудо повториться сегодня, когда снова столкнулись эти две парадигмы исторической
судьбы — прагматического успеха и самоотверженного неуспеха, просвещенного снобизма и
последовательной солидарности с «нищими духом», холодного рационализма и страстной мессианской
мистики?
Положительный ответ зависит не только от духовных событий, происходящих в «третьем мире»,
после того как в него выталкивается бывший «второй». Эллинистический, т.е. просвещенческий
потенциал «третьего мира» как носителя вселенской альтернативы в существенной степени зависит и от
того, сколько новообращенных окажутся в самом «первом мире» и какой статус они получат там.
Провиденциальное значение перехода «второго мира» в «третий» после того, как обнаружилась
невозможность действительной универсализации западного опыта, натолкнувшейся на экологические и
иные пределы, состоит в том, что именно благодаря такому переходу открывается возможность
превращения «третьего мира» из объекта в субъект мировой истории, из силы, находящейся вне
цивилизации, — в силу, обогащенную самыми рафинированными духовными практиками.
Но хитрость мирового разума в данном случае требует не только этого. Для благополучного
разрешения трагических вопросов рубежной эпохи требуется также, чтобы и сам «первый мир» в лице
духовно чутких и творческих своих представителей пожелал того же, чего желает и «третий мир»,
чтобы Запад отвратился от того, от чего отвращается Восток. Надо, чтобы Запад сегодня в лице своих
властных элит, отвергший и дух, и историю в пользу материи и современности, снова поверил в дух, и
поверил в историю — в то, что современность не самодостаточна, а чревата тем, что выше и праведнее
ее.
Гегемонистский Запад готов жертвовать историей во имя своего первородства: лучше пусть она
вовсе прекратится, чем перенесет свой центр на Восток. Как заставить Запад в лице лучших его
представителей снова возлюбить историю и риск исторического творчества? В контексте чисто
интеллектуальной истории вопрос звучит так: как заставить интеллектуалов снова поставить Добро
выше холодной аналитической Истины, несмотря на то, что Истина ведет к успеху и господству, тогда
как верность Добру обещает новые и, может быть, нешуточные страдания и самоограничения? Является
ли это в принципе возможным в светской культуре, или такой шаг открывается только в перспективе
новой десекуляризации духа, его нового обращения к вере?
Словом, перед прогнозирующим разумом, стремящимся прозреть будущее человечества в его
грядущей восточной или третьемировской фазе, стоят три взаимосвязанные задачи:
1)
постичь, в какой форме и на каких правах в эту фазу будет входить традиционный третий мир,
наиболее удаленный от практик западного Модерна;
2)
во-вторых, определить, в какой форме произойдет включение бывшего «второго мира» в
«третий» и какова при этом будет судьба тех его приобретений, которые связаны с опытом
вторичной модернизации (социалистической);
3)
наметить те формы, в которых осуществится внутренне духовное преображение самого «первого
мира», прецедент которого намечался в поисках альтернативного стиля жизни и
постматериальных, постэкономических ценностей западных «шестидесятников».
И снова, как и на рубеже дохристианской и христианской эр, острейшим образом встает вопрос о
судьбах интеллектуального и технологического наследия западной цивилизации, которое человечество
не может отбросить, несмотря на все экологические и нравственные тупики, изъяны и даже
преступления Модерна. В целом эти вопросы можно свести в один: на каком пути и какой ценой
человечеству предстоит вернуть единую историческую перспективу, похищенную сепаратизмом
идеологов «золотого миллиардам и догматиками Модерна, объявившими вестернизированную
современность окончательным и неперерешаемым итогом всемирной истории?
Здесь задним числом обнаруживается неразрывная связь подлинного, терпеливого историзма с
религиозной моралью, с нравственным самообладанием: для истории себя готовят те, кто способен
ждать и достойно выносить лишения, не выпрямляя своего пути к успеху ценой неправедных
компромиссов или преступлений (социальных и экологических). Западный Модерн мог держать
оборону перед духовным давлением Востока до тех пор, пока оказывался способным противостоять
предельному нравственному измельчанию секуляризированного индивида — стяжателя успеха.
Но с тех пор как Запад сознался в том, что никаких духовных противоядий у него нет и что
безответственный в социальном, нравственном и экологическом отношениях «экономический человек»
есть его последнее и окончательное решение, — духовная капитуляция Запада перед Востоком стала
неизбежной. Вопрос теперь только во времени.
Сайт создан в системе uCoz