 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
130
государстве, забывающих об исторической и функциональной подоплеке полученных ими социальных
преимуществ. Народ же заинтересован в том, чтобы сильные люди были призваны к долгу, и ревниво
наблюдает за этим. На этом и основан таинственный союз государя и народа в восточной теократии:
опираясь на народ, государь подавляет своеволие сильных людей и их узурпаторско-гедонистические
поползновения; опираясь на государя, народ надеется обуздать аппетиты «сильных людей» и их
чрезмерные притязания.
Если интерпретировать это в терминах теории политического процесса, то мы увидим, что его
нормальное течение, образующее необходимую драматургию общественной жизни, обусловлено
взаимодействием всех трех персонажей: государя, народа и боярства. Сегодня, в постсоветскую эпоху,
когда фактически разрушено российское государство, остро ощущается дефицит полномочий у одной
из ключевых фигур — государя-вседержителя. Все то, что получило демагогическое название
демократии, на самом деле означает освобождение бывшей номенклатуры от бремени государственного
долга и сохранение одних только чистых привилегий.
Мы видим, к чему это приводит: номенклатура, переставшая стесняться, приватизирует государство
со всем его веками накопленным добром и беззастенчиво торгует государственными интересами. Здесь-
то и обнаруживается, что недовольство народа таким положением, прямо ведущим к тотальному
разоружению и национальному краху, не воплощается в определенную коллективную волю, в
эффективную политическую силу, потому что отсутствует необходимый персонаж драмы —
священный царь. Только соединение двух полюсов — народа и государя-вседержителя образует
«вольтову дугу», способную выжечь шлаки смутного времени.
Было бы серьезнейшим упрощением говорить в этом случае о диктаторе бонапартистского типа.
Светски ориентированному диктатору гораздо ближе и понятнее претензии окружающего его
«боярства», чем чаяния более далекого народа. Да и меч диктатора — это всего лишь символ голой
силы, лишенной настоящего ореола и религиозно-нравственного вдохновения. Только теократия дает
это вдохновение, только сочетание политического абсолютизма с доктриной спасения приводит к
успеху.
Большевистская власть, несомненно, выполняла роль теократического суррогата —
секуляризированной версии спасения и обретения обетованной земли под водительством мессианского
вождя. В то же время большевизм был архаической доктриной даже в сравнении с древнейшими
теократиями, ибо претендовал на непосредственное отождествление функций царства, священства и
пророчества. Коммунистический генеральный секретарь выполнял миссию и первого теоретика партии
(пророка), и хранителя норм и ритуалов коммунистического образа жизни (священства), и носителя
верховной государственной власти (царя). Такая архаика троичного тождества даже в Ветхом Завете
описывается как достояние далекого прошлого! Книга I Царств отражает эту ностальгию иудейского
сознания по оставленной в прошлом абсолютной теократической монолитности. Бог в книге Царств,
обращаясь к верховному жрецу (судье) Самуилу, отчаявшемуся подчинить народ силой одной только
жреческой власти, говорит: «Не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними.
Итак, послушай голоса их; только представь им и объяви им права царя, который будет царствовать над
ними» (I Царств, 8:9).
Марксистско-большевистская мечта об отмирании государства и об управлении обществом на
основе одного только принципа веры (добровольной коммунистической сознательности), несомненно,
соотносится с этой иудейской ностальгией по времени, когда функции жречества, царя и пророка не
были разделены. Но эта ностальгия характеризует и православное сознание: не это ли стало той
ловушкой, в какую оно попалось во время объявленной большевиками «священной» войны с
эксплуататорами? Теократический тип сознания включает свои специфические соблазны и мифы, один
из которых — устранение срединного, боярского элемента, и прямое слияние двух сакральных полюсов
— общинного мира и священного царя. «Когда земским людям кажется, что они одержали победу над
сильными, эта победа рисуется в виде единения милостивого царя с землею, в виде договора царя с
землею о том, чтобы вывести из царства сильных людей»*.
* Цит. по: Лурье С. Метаморфозы традиционного сознания. М., 1994. С. 179.
Таким образом, в теократическом принципе сталкиваются и начало христианского православного
реализма, и начало утопизма. Реализм связан с осознанием энтропийных тенденций распадения
политической триады, идущих от боярского своеволия; утопизм — с упованием на то, что без
срединного элемента — служилого боярства (элиты) вообще можно обойтись. «Кухаркина» утопия