 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
194
Скопин-Шуйский, которые также стали свирепствовать против своих врагов и
соперников. Таким образом, самовластие великого князя сменилось горшим
самовластием бояр. За это время в Москве разыгрывались дикие сцены варварства и
жестокостей не только на площадях, в тюрьмах, но и в самом дворце, в присутствии
государя-ребенка. Например, 3 января 1542 года клевреты Шуйского ночью стали
кидать камни в келью к митрополиту Иоасафу. Спасаясь от них, митрополит бросился
во дворец. Преследователи гнались за ним во дворец, ворвались в спальню к великому
князю и сильно перепугали его. Не найдя митрополита во дворце, они отправились
вслед за ним на Троицкое подворье и чуть было его не убили там. 9 сентября 1543 года
клевреты Шуйских в столовой избе дворца, в присутствии государя и митрополита
Макария, схватили любимого государем боярина Федора Семеновича Воронцова, били
его по щекам, оборвали платье и хотели убить до смерти. Насилу государю и
митрополиту удалось спасти Воронцова. Все эти насилия и жестокости, совершавшиеся
в личных и партийных целях, сильно всколыхнули московское боярство и в лучшей его
части должны были зародить стремление к изменению такого положения вещей. Ак-
тивно эти стремления пробудились тогда, когда с полной ясностью обнаружилось, что
самовластие боярских партий начинает заменяться еще более жестоким и нео-
бузданным произволом юного царя.
Воспитание Ивана Васильевича Грозного.
Сын Василия III вырос в духовной атмосфере, пропитанной идеями о высоте и
великом значении царской власти, и в людской обстановке, в которой царил всяческий
произвол и насилие. Окружавшие его и воспитывавшие бояре своим обращением с ним
развивали в нем болезненное самолюбие и вызывали усиленную, но преждевременную
работу мысли о его природном назначении. Маленького мальчика выводили на все
официальные торжества и окружали здесь величием и раболепством. Ребенок-государь
важно сидел на троне, окруженный рындами и боярами. К нему подходили иноземные
послы и говорили ему превыспренние речи; Иван отвечал им также заученными,
высокопарными фразами. Ему кланялись до земли, целовали у него руку. Князья и
бояре величали себя его холопами; он принимал от них всевозможные челобитья и т. д.
Но все менялось как бы по мановению волшебного жезла, когда Ивана уводили с
официальных приемов и торжеств во внутренние покои. Здесь лица, перед тем
склонявшиеся перед ним, обращались с ним грубо, без нужды стесняли и оскорбляли
его. Этот контраст не мог не броситься в глаза даже ребенку, не мог не вызвать в нем
горького чувства. Это чувство Иван крепко хранил, сделавшись и взрослым человеком.
«Нас с братом Юрием, — писал он Курбскому, — начали воспитывать как иностранцев
или как нищих. Какой нужды не натерпелись мы в одежде и в пище: ни в чем нам воли
не было, ни в чем не поступали с нами так, как следует поступать с детьми. Одно
припомню: бывало, мы играем, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке,
локтем опершись о постель нашего отца, ногу на нее положив». Это замечание очень
характерно; оно указывает, как рано в мальчике пробудилось чувство своего величия,
как рано стал он оскорбляться неуважением к этому величию. Это чувство заставило
работать и мысль маленького Ивана. Учась по церковным книгам, читая часослов,
псалтирь, хронографы и летописи, он с жадностью стал ловить и запоминать те места,
где говорилось о величии и полноте царской власти, о ее Божественном
происхождении и высоком служении. Впоследствии он мог в любое время сыпать
выдержками, цитатами в защиту царской власти, не справляясь с книгами, а прямо
наизусть. Преисполняясь высокими представлениями о себе, юный великий князь все
более и более проникался враждой к окружавшему его боярству, которое стесняло и
оскорбляло его. Когда Иван подрос и стал более понимать в окружающей
действительности, то к детским горьким воспоминаниям о стеснении прибавились
более серьезные мотивы. Иван видел своекорыстие бояр, произвол и жестокую