 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
179
трудности, скажем, с эконометрикой высшего класса, которая требует прекрасного знания
статистики, или математической экономикой высшего класса, которая требует прекрасного
знания математики.* Правда, некоторые новые экономисты-историки считают, что
экономическая история суть приложение теории производственной функции или
эконометрики к более или менее туманному представлению о том, что происходило в
истории, так же как другие экономисты считают, что экономическое мышление суть прило-
жение множителей Лагранжа или теории оптимального управления к более или менее
туманному представлению о том, что именно должно максимизироваться. Но лучшие новые
экономисты-историки одновременно и историки, и экономисты, так же как лучшие
экономисты — одновременно и социологи, и математики-прикладники.
* Любому экономисту-историку встречались коллеги, заявлявшие, что они тоже
экономисты-историки. Это обычно означает, что они оценили регрессию аж с 1929 г. С
таким же эффектом экономист, который использует арифметические действия, мог бы
заявить своим коллегам экономистам-математикам, что он тоже экономист-математик.
Однако даже на низших уровнях исторических, а не только экономических обобщений
преобразование экономической истории в качественную прикладную экономику, в ходе
которого проявилась мощь современной экономической теории, было замечательным
достижением, сравнимым с преобразованиями последнего десятилетия в экономике
политического процесса, прав собственности, рынков труда и домашних хозяйств. На
некоторое время новые экономисты-историки, как и новые экономисты-трудовики и все
остальные, почувствовали себя арбитрами в соответствующих областях науки. Но
экономическая история обеспечила и другое вознаграждение в области теории. Всякое
распространение экономики на новые объекты ставит новые вопросы, на которые не может
ответить существующая теория и для которых должна создаваться новая теория.
Экономисты-историки смело взялись за это. Их смелость в теории вызвана отчасти и
непокорностью мира когда главная цель ученого — понять причины исторических и
сегодняшних поступков, а не проверить известную экономическую мысль и тем более ее
логику, он берет любые идеи, а не только те, на которых поставлен imprimatur*
экономического епископа.** Она вызвана и необычайно тесным контактом экономистов-
историков с другой дисциплиной — историей. Они в большей степени восприняли
интеллектуальные ценности историков, чем экономисты-социологи — ценности социологов
или экономисты-правоведы — ценности юристов, а потому особенно любят ставить
вопросы, на которые в экономике нет готовых ответов. В качестве примера можно
упомянуть вопрос о причинах возникновения политических и социальных революций,
вопрос, которого, вопреки ожиданиям, старательно избегает большинство политологов и
социологов. Историк, который хочет написать целостную историческую работу, не может
избежать этого вопроса, даже если бы и хотел, потому что революции, такие, как
Американская революция и Гражданская война, — это суть изменений и изменение сути
истории.*** В связи с этим новая экономическая история в Америке уделяет много
внимания причинам революции и Гражданской войны и анализирует их в соответствии с
принципом сравнительного преимущества, руководствуясь типично экономической концеп-
цией разумного и осознанного эгоизма. Новая экономическая история внесла свой, пусть
скромный, вклад в понимание Американской революции, измерив экономические тяготы
Навигационных актов и обнаружив; что они были невелики (см статью: McClelland, 1969 и
процитированные в ней работы). Она внесла вклад в понимание Гражданской войны,
измерив экономические тяготы Юга, вызванные введением таможенных тарифов и
ограничений на распространение рабства, и обнаружив, что они тоже были невелики (Pope,
1972; Rassel and Wright, 1972). Если кто-то считает, что экономические интересы определяют
экономическое поведение, он может обратиться к новым экономистам-историкам, которые
дадут количественную оценку этих интересов. Если кто-то так не считает, он опять-таки