 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
178
щало бы наиболее бесцеремонных теоретиков от попадания впросак. Вот лишь некоторые
примеры теорий, не выдержавших столкновения с историческими фактами: Давида Рикардо
о росте земельной ренты, Карла Маркса об обнищании промышленного пролетариата,
Владимира Ленина о прибыли при империализме; Денниса Робертсона о внешней торговле
как двигателе экономического роста; У Артура Льюиса о развитии в условиях
неограниченного предложения рабочей силы, Уолта У. Ростоу о "взлете" как следствии
великих изобретений и резкого повышения нормы сбережений (см Lmdert, 1974; Hartwell,
1970; Thomas, 1968, Kravis, 1970, Chambers and Gordon, 1966; Kelley, Wilhamson and
Cheetham, 1972, Rostow, 1963). Это не значит, что теоретики должны оставить свои
грифельные доски или пишущие машинки ради ближайшего архива. Достаточно изредка
заходить в библиотеку. А также им стоит усомниться, могут ли они без посторонней помощи
обобщать исторический опыт в нескольких стилизованных фактах.
Вклад истории в теорию состоит не только в том, что она льет воду фактов на мельницу
теоретиков. Использование теории в экономической истории украшает теорию и испытывает
ее, и в этом отношении экономическая история не отличается от других разновидностей
прикладной экономики. Приложение метода межотраслевого баланса к измерению реальной
степени протекционизма в Америке XIX в. подвергает испытанию этот метод, точно так же
как и применение его к измерению реальной степени протекционизма в современном
Пакистане (Whitney, 1968, Guismger, 1970). У экономиста-аграрника, например, не вызовет
неприязни использование простых моделей спроса и предложения при изучении истории
развития судостроения, текстильной или сталелитейной промышленности в Америке, и его
не удивит то, что эти модели становятся глубже в процессе такого использования.*
* Среди многих других см. работы: Harley, 1973; Zevin, 1971; Fogel and Engennan, 1969
(перепечатано в Fogel
and Engerman, 1971). Последняя книга,
в
частности, представляет
собой хорошую подборку работ новых экономистов-историков об Америке, как и книга под
ред. П. Темина (Temin, 1973).
Также и тот, кто изучает международную торговлю, макроэкономику или рынки труда,
не увидит ничего странного в применении двухсекторной модели общего равновесия к
американской экономике до и после Гражданской войны или к английской экономике во
время наполеоновских войн,* моделей денежного обращения и цен — к английскому и
американскому экономическому циклу начала XIX вю (Temin, 1974), модели предельной
производительности— к рабству или послевоенной испольщине.** Он может слегка
удивиться, что такие давние события можно анализировать при помощи инструментария,
усовершенствованного к середине XX в., а может и восхититься тем, как мастерски
возвращаются в экономическую мысль давно вычеркнутые из нее проблемы. Но в целом он
поймет, что хорошая экономическая история — это просто хорошая прикладная экономика.
* См.: Pope, 1972; Passel and Wright 1972; Passel and Schmundt, 1971; Hueckel, 1973; самая
амбициозная пока работа на эту тему: Williamson, 1974/ Клиометристы — одни из немногих
экономистов, которые используют нелинейные модели общего равновесия на эмпирическом
уровне.
** Работы (Goldin, 1973; 1976; Fogel and Engerman, 1974) — самые свежие примеры из
обильной литературы о рабстве, ведущей свое происхождение от ранних работ (Conrad and
Meyer, 1958; Rerd, 1973) — пример из столь же обильной литературы об испольщине,
написанной клиометристами (см., например: Higgs, 1974; DeCanio, 1974; Ransom and Sutch,
1977).
В скобках стоило бы заметить, что его понимание будет неверным в одном важном
аспекте, потому что хорошая экономическая история должна быть также хорошей историей.
Именно это требование ставит экономическую историю высшего класса на один уровень