 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
10
Задумайтесь, читатель, над этой характеристикой. И вникая в каждое ее слово, обратите
внимание на то, что вам, будущему экономисту, почему-то надо быть еще и историком, вам
предстоит "изучать настоящее в свете прошлого во имя будущего".
Многие выдающиеся экономисты, в том числе нобелевские лауреаты, с большим уважением
относятся к историко-экономическим исследованиям. Назовем несколько имен: А. Смит, К.
Маркс, Дж. С. Милль, А. Маршалл, И. Шумпетер, Василий Леонтьев, Милтон Фридман, Дж. К.
Гэлбрейт, Саймон Кузнец, Дуглас Норт. Все они — всемирно известные экономисты. И в
российской традиции было глубоко осваивать эту науку. М. И. Туган-Барановский, В. И. Ленин,
Н. Д. Кондратьев — вот хотя бы три выдающихся имени, без которых немыслима отечественная
экономическая наука.
Что мы изучаем?
Начну с того, что точно определить предмет нашей науки не так-то просто. Наука наша
относительно молодая, развивающаяся (ей не более ста лет), и предмет ее не вполне устоялся.
Более того, ее даже по-разному называют: одни, как мы с вами, "историей экономики", другие —
"экономической историей", третьи — "историей народного хозяйства", в прошлом веке ее
называли "историей хозяйственного быта".
Послушаем, что по этому поводу говорят специалисты. Д. Я. Майдачевский обращает внимание
на то, что в марксистском варианте история экономики не имеет отличного от политической
экономии предмета. И. Шумпетер, подвергнувший критическому анализу экономические
построения К. Маркса, особо выделял тот факт, что Маркс "был первым экономистом высокого
ранга, увидевшим и последовательно учившим других тому, как экономическую теорию можно
превратить в исторический анализ, а историческое повествование — в histoire raisonnee
(обоснование истории—
фр.)"*. Предмет истории экономики — изучение развития способов
производства, сменяющих друг друга на протяжении веков,— не выходит за рамки предмета
политической экономии, оставляя за собой чаще "нижний этаж" способа производства —
"развитие производительных сил в исторически определенных формах производственных
отношений"**. В самом деле, когда вы читаете хотя бы первый том "Капитала", вы об-
наруживаете, что почти половина текста — это мастерски подобранный исторический материал, с
большей или меньшей достоверностью подтверждающий созданную Марксом теоретическую
картину противоречий капиталистической экономики и буржуазного общества в целом.
Русский экономист П. П. Маслов отождествлял историю экономики с историей
производительных сил, с формами их распределения и перераспределения***. Историк Д. М.
Петрушевский понимал под экономической историей науку, воссоздающую хозяйственную
эволюцию стран мира, "внося в эту картину то общее, что можно наблюсти в эволюции каждой из
стран... и отметая все индивидуальное". Иными словами, комментирует Д. Я. Майдачевский,
перед наукой стоит задача определить характерные черты той или иной эпохи, соединить эти
отдельные элементы в единое целое, но уже
* Шумпетер И. Капитализм, социализм и демократия.— М.: Экономика, 1995.- С. 83-84.
** Майдачевский Д. Я. Теория развития хозяйства К. Бюхера и дискуссия о предмете экономической истории в
русской историке-экономической литературе начала XX века // Историко-экономический научный журнал.—
Иркутск—Чита, 1997. - ¹1.- С. 38.
***См. там же.
не в их конкретно-исторической, а в общеисторической определенности*.
Напротив, экономист П. Б. Струве видел задачу экономической истории в "историческом
истолковании систематических категорий политической экономии"**.
Принципиальный спор заключался в поисках ответа на вопрос:
кто кому служит — история теории или теория истории. Думается, что сегодня здесь можно
найти компромисс, согласившись с тем, что экономическая теория (политическая экономия) и
история экономики — две самостоятельные науки, развивающиеся во взаимном обогащении.
Выдающийся польский экономист Оскар Ланге, отдавший в свое время свою дань марксизму,
решает проблему с завидной простотой. Он рассматривает политическую экономию,
экономическую историю и конкретную экономику (а также статистику и экономическую гео-